Цена нелюбви - читать онлайн книгу. Автор: Лайонел Шрайвер cтр.№ 95

Судя по тревожным коротким заметкам на боковых полосах «Нью-Йорк тайме», подобное творилось по всей стране. В Гаррисберге, Пенсильвания, четырнадцатилетнюю девушку раздели догола и обыскали — раздели догола, Франклин, и временно исключили из школы, после того как во время обсуждения школьных массовых убийств в классе она сказала, что может понять, почему срываются в конце концов дети, которых вечно дразнят. В Пончатула, Луизиана, двенадцатилетнего пятиклассника на две недели засунули в тюрьму для несовершеннолетних за то, что в очереди в столовой он предупредил своих одноклассников, что «достанет их», если они не оставят ему достаточно картошки. Эти слова сочли «террористической угрозой». На двухстраничном сайте Buffythevampireslayer.com парень из Индианы изложил теорию, наверняка посещавшую головы многих старшеклассников, мол, учителя — дьяволопоклонники. Неудовлетворенные простым временным исключением, его учителя подали федеральный иск, обвинив и мальчика, и его мать в клевете и причинении морального ущерба. Другого тринадцатилетнего мальчика исключили из школы на две недели потому, что на экскурсии в Национальный музей атома в Альбукерке он громко спросил: «Нас научат делать атомную бомбу?», а другой мальчик получил строгое предупреждение от школьного администратора только за то, что носил с собой учебник химии. По всей стране подростков выгоняли из школ за ношение тренчей, как у Кипленда Кинкела, или просто за то, что они одевались в черное. Лично мне больше всего понравилось сообщение об исключении девятилетнего мальчика после классного проекта о многообразии и азиатской культуре, для которого он придумал фразу печенья-гаданья: «Ты умрешь почетной смертью».

Хотя Кевин обычно не распространялся о том, что происходит в его школе, он лез вон из кожи, дабы снабжать нас обрывками информации о нарастающей истерии. Репортаж произвел предполагаемый эффект: ты стал больше бояться за него’, я стала больше бояться его. Он наслаждался атмосферой воображаемой опасности, однако явно считал принимаемые школой предосторожности фарсом. «Если они будут продолжать в том же духе, — однажды с поразительной проницательностью заметил он, — то только внушат ученикам определенные идеи».

Приближалось окончание младшей средней школы, граница детства, которая воспринималась бы преподавателями чуть ли не как апокалипсис и без помощи Кипа Кинкела. Вечером после обычного ужина

— быстрого перекуса перед открытым холодильником — Кевин развалился в кресле и выдал очередную порцию новостей: всех учащихся подвергли «строгой изоляции» в классных комнатах на четыре перемены подряд, пока полицейские со служебными собаками обыскивали все шкафчики и закоулки.

— Что они искали? Наркотики? — спросила я.

— Или стихи, — беспечно откликнулся Кевин.

— Это все джонсборо-спрингфилдская чепуха, — сказал ты. — Наверняка они искали оружие.

— На самом деле меня убивает, простите за выражение, — сказал Кевин, потягиваясь и словно выдыхая слова, как сигаретный дым, — то, что учителям прислали инструкцию по обыску. Эта неудачница Пагорски, преподающая театральное искусство, оставила инструкцию на своем столе. А Ленни увидел. Я поразился. Не подозревал, что он умеет читать. В любом случае вся школа знала заранее. И если кто прятал в своем шкафчике винтовку, успел бы найти не такое паршивое место.

— Кевин, а никто из твоих одноклассников не возражал против обыска? — спросила я.

— Некоторые девчонки разнылись, — отмахнулся он. — Испугались огласки. — Кевин хрипло рассмеялся. — А кобыла Уланова обмочилась.

— У администрации была конкретная причина? Или просто ах, сегодня среда, почему бы не пригласить специальных собачек?

— Вероятно, анонимное предупреждение. Открыта горячая телефонная линия для доносов на друзей. За четвертак я мог бы каждую неделю срывать природоведение.

— А от кого было то анонимное предупреждение? — спросила я.

— Привеет. Если бы я сказал тебе от кого, оно уже не было бы анонимным, не так ли?

— Ну, и после всей кутерьмы нашли что-нибудь?

— Конечно, нашли, — промурлыкал Кевин. — Кучу просроченных библиотечных книг. Заплесневевшую жареную картошку. Одна смачная злобная поэма завела их, но потом оказалось, что это тексты «Биг блэк»: «Это Иордан, мы делаем что хотим...» Да, и еще одно. Список.

— Какой список?

— Список людей, которых нужно убрать. Ну, знаешь, сверху написано огромными буквами: «ОНИ ВСЕ ЗАСЛУЖИВАЮТ СМЕРТИ».

—Господи! — Ты распрямился. — В наше время это не смешно.

— Ну да, никто и не подумал, что смешно.

—Надеюсь, с этим парнем как следует поговорят, — сказал ты.

— О, думаю, не только поговорят.

— И кто же это был? — спросил ты. — Где нашли этот список?

— В его шкафчике. Самое забавное, что на него подумали бы в последнюю очередь. Суперлатинос.

— Кев, — строго сказал ты. — Я предупреждал тебя, нельзя так говорить.

— Пардон. Я хотел сказать сеньор Эспиноза. Думаю, он просто лопается от этнической враждебности и затаенного негодования, как латиноамериканец.

—Постой, — сказала я. — Разве он не получил какую-то крупную награду за академические успехи в прошлом году?

— Не помню, — беспечно сказал Кевин. — Но трехнедельное исключение здорово испортит его личное дело. Ай-ай-ай. Г осподи, и ты думаешь, что разбираешься в людях.

— Если все знали о предстоящем обыске, то почему Эспиноза не убрал инкриминирующий список заранее?

— Понятия не имею. Может, потому, что он любитель.

Я забарабанила пальцами по журнальному столику.

— Эти шкафчики. В мое время у них сверху были щели. Для вентиляции. А у вас?

— Конечно, — ответил Кевин, выходя из комнаты. — Так лучше хранится жареная картошка.

Исключали выпускников; Грир Уланова написала в штаны. Наказывали поэтов, импульсивных

спортсменов, тех, кто мрачно одевался. Подозревали любого с вызывающим прозвищем, экстравагантным воображением или жалким социальным положением, позволяющим назвать ученика «изгоем». Как я понимала, это была война с Другими.

Но я идентифицировала себя с другими. В юности я обладала резко выраженной армянской внешностью и потому не считалась красивой. У меня было смешное имя. Мой брат был тихим угрюмым «пустым местом» и не мог поделиться со мной социальным опытом. Моя мать-затворница никогда никуда меня не возила и не приходила на школьные мероприятия, пусть даже ее вечные отговорки казались милыми. И я была мечтательницей, бесконечно фантазирующей о побеге не только из Расина, но и вообще из Соединенных Штатов. Мечтатели не остерегаются. Будь я ученицей Гладстон-Хай в 1998 году, я наверняка изложила бы в выпускном сочинении шокирующую фантазию о спасении своей несчастной семьи взрывом саркофага 112 по Эндерби-авеню. Или же жуткие детали армянского геноцида, пересказанные в проекте о «многообразии» по основам гражданственности, выдали бы мою нездоровую склонность к насилию. Или я выразила бы нежелательное сочувствие бедняге Джейкобу Дэвису, сидевшему рядом со своим ружьем, обхватив голову руками. Или я бестактно назвала бы тест по латыни убийственным... Меня точно вышвырнули бы из школы.