Цена нелюбви - читать онлайн книгу. Автор: Лайонел Шрайвер cтр.№ 57

А еще я пыталась дать ему необходимую основу для учебы в первом классе.

— Давай поработаем над арифметикой! — предлагала я.

— Зачем?

— Чтобы в школе ты лучше всех считал.

— Какая польза от арифметики?

— Ну, помнишь, как вчера мамочка оплачивала счета? Необходимо уметь складывать и вычитать, тогда знаешь, сколько денег у тебя осталось.

— Есть калькулятор.

— А если калькулятор ошибается? Нужно его проверять.

— Зачем пользоваться калькулятором, если он не всегда работает?

— Он всегда работает, — проворчала я.

— Тогда зачем нужна арифметика?

— Чтобы пользоваться калькулятором. — Кевин сбивал меня с толку. — Ты все равно должен знать, как выглядит пятерка, так? А теперь давай потренируемся в счете. Что идет за тройкой?

— Семь, — сказал Кевин.

Так все и продолжалось, пока однажды, после очередного обмена репликами («Что стоит перед девяткой?» — «Пятьдесят три»), он равнодушно посмотрел мне в глаза и монотонно от барабанил: «Одиндватричетырепятыиестьсемьвосемьдевятьдесятьодиннадцать...» — и без ошибок добрался до сотни, пару раз переведя дух. А потом спросил: «Теперь мы можем закончить?» Я почувствовала себя идиоткой.

Не больше энтузиазма вызывала в нем литература. Когда однажды наступил час чтения, я предупредила:

—Только не спрашивай: «Зачем? Для чего? Какая польза?» Я сразу скажу. Если скучно и нечего делать, всегда можно почитать книжку. Даже в поезде или на автобусной остановке.

— А если книжка скучная?

— Найдешь другую. На свете столько книг, что хватит на всю жизнь.

— А если они все скучные?

— Вряд ли это возможно, Кевин, — отрезала я.

— Я думаю, что возможно, — возразил он.

— Кроме того, когда ты вырастешь и станешь искать работу, надо будет уметь хорошо читать и писать, иначе никто тебя не наймет.

Если честно, лично я полагала, что если так, то почти все население этой страны было бы безработным.

— Папа не пишет. Он ездит на машине и фотографирует.

— Есть другие работы...

— А если я не хочу работать?

— Тогда придется жить на пособие. Правительство даст тебе ровно столько денег, чтобы не умереть с голоду, но на развлечения не останется.

— А если я ничего не хочу делать?

— Не верю. Если ты будешь зарабатывать сам, то сможешь ходить в кинотеатры и рестораны и даже посещать другие страны, как мамочка раньше. — При слове раньше я вздрогнула.

— Пожалуй, я хочу получать пособие. — Я слышала, как другие родители со смехом повторяют подобные реплики своих детей на вечеринках, и пыталась восхищаться ими.

Не понимаю, как справляются родители, которые сами обучают детей. Кевин никогда не обращал на меня внимания, как будто считал, что слушать меня унизительно, но каким-то образом за моей спиной набирался необходимых знаний. Он учился также, как ел — украдкой, потихоньку, сгребая информацию, как сандвич со стола, когда никто не смотрит. Кевин очень не любил признавать пробелы в своем образовании и, постоянно притворяясь идиотом, успешно их скрывал. Однако невежество он зазорным не считал, и я так и не научилась различать напускной идиотизм и притворный. В результате, если ужином я называла роль Робина Уильямса в кинофильме «общество мертвых поэтов» банальной, то чувствовала себя обязанной объяснить Кевину, что «банальный» означает «то, о многие люди уже делали». Кевин комментировал мое определение глубокомысленным угу. А знал ли он слово «банальный» в три года, когда притворялся, что вообще не умеет говорить? Это ты мне скажи.

В любом случае после многодневной борьбы с алфавитом «Что идет после «Р»?» ) я произнесла резкую обличительную речь: мол, нельзя же сидеть и ждать, что знания сами по себе льются в уши. Кевин прервал меня — без единой ошибки пропел песенку про алфавит с начала до конца, если не считать агрессивную немелодичность, невероятную даже для того, кому медведь на ухо наступил, и заунывность. Видимо, песенку учили «Учим с любовью», только Кевин это ловко скрывал. Когда с насмешкой добавил: «Что ты теперь обо мне думаешь?», я огрызнулась: «Я думаю, что ты злой мальчишка, обожающий попусту тратить мамино время!» Он улыбнулся, расточительно приподняв оба уголка рта.

Строго говоря, Кевин не был непослушным. На самом деле мог выполнять задания с пугающей точностью. После обязательного периода вопиющих издевательств — уродливых, незаученных «Р», написанных ниже строчки, словно их пристрелили, — он садился и ровно выводил на строчках: «Смотри, Салли, смотри. Иди. Иди. Иди. Беги. Беги. Беги, Салли, беги», не могу объяснить, почему это было так ужасно, ведь он просто демонстрировал коварный нигилизм первоклашки. Мне становилось не по себе просто от того, как он выводил те буквы. В них не было характера. Я хочу сказать, что Кевин не выработал почерк, как мы это понимаем, ассоциативно личный штамп ни стандартизированном шрифте. Он безошибочно повторял при меры из учебника без лишних хвостиков или закорючек; все черточки и точки были на месте, но никогда прежде раздутые внутренности «В» или «О» не казались мне такими пустыми.

То есть, как бы он ни был послушен в техническом смысле, учить его было мучительно. Ты, приходя домой, мог наслаждаться его поразительными успехами, но меня он никогда не радовал теми моментами неожиданного прорыва, вознаграждающими взрослых за терпеливые уговоры и отупляющие повторы. Обучать ребенка, не желающего учиться на виду, ничуть не более благодарное дело, чем кормить его, оставляя тарелку на кухне. Кевин сознательно лишал меня чувства удовлетворенности. Хотя я не была, как ты, убеждена в гениальности нашего сына, он был, ну, полагаю, и сейчас есть, если такое можно сказать о мальчике, цепляющемся за демонстрацию крайнего идиотизма, очень умным. Однако мой ежедневный учительский труд сводился к инструктированию незаурядного ребенка, более пристойного названия для все более позорного заменителя слова «идиот». Однажды я снова и снова спрашивала его, сколько будет два плюс три, пока наконец он со злобной категоричностью не отказался в очередной раз сказать «пять», и тогда я схватила бумажку, нацарапала 12 387 6945 138 964 3 987 234,

подчеркнула и сказала: «Вот! Сложи все это! И умножь на двадцать пять, раз ты считаешь себя таким умным!»

Я скучала по тебе целыми днями, как скучала в своей прежней жизни, когда была слишком занята, чтобы скучать по тебе днем. Эй, я довольно хорошо изучила историю Португалии, вплоть до монархических законов и количества евреев, убитых во времена инквизиции, а теперь повторяла алфавит. И не кириллицу, не

буквы иврита, а алфавит. Даже если бы Кевин оказался прилежным учеником, мне весь тот режим, несомненно, казался бы им понижением статуса, обычно приводящим к снам вроде без штанов сижу в конце класса, пишу тест сломанным карандашом». Тем не менее я могла бы смириться с этой унизительной ролью, если бы не дополнительное унижение: более шести лет по локти в дерьме.