Мне захотелось завизжать: «Что ты наделал?» Однако этот банальный вопрос прозвучал бы своекорыстно и риторически, издевательством над родительским отказом признать свершившееся. Вскоре я узнаю подробности. И я не могла представить разговор, который не был бы нелепым.
Поэтому мы просто молча смотрели друг на друга. Лицо Кевина было спокойным. С него еще не стерлись следы решимости, хотя решимость уже переплавлялась в удовлетворение от хорошо выполненной работы. Его глаза были странно ясными, невозмутимыми, почти мирными, прозрачными, как утром, хотя мне казалось, что после завтрака прошло десять лет. Это был сын- незнакомец, мальчик, сменивший привычный камуфляж — приторность, вялость, я имею в виду и я думаю на уверенность и осознание своей миссии.
Он был доволен собой, я это видела. И именно это мне необходимо было знать.
И все же, когда я вспоминаю его лицо за стеклом, я вспоминаю кое-что еще. Он всматривался в меня. Он что-то искал в моем лице. Искал очень тщательно, очень усердно, даже немного откинулся на сиденье. Что бы он ни искал, он не нашел, и, похоже, это его удовлетворило. Он не улыбнулся. Но вполне мог.
Боюсь, что по дороге в полицейский участок Оринджтауна я злилась на тебя, Франклин. Какая несправедливость! Твой сотовый телефон все еще был отключен, а ты знаешь, как сознание фиксируется на мелких второстепенных деталях. Я еще не могла злиться на Кевина, и, казалось, безопаснее изливать разочарование не тебя, поскольку ты не сделал ничего плохого. Я непрерывно давила на кнопку повтора и громко ругалась:
— Где ты? Уже почти полвосьмого! Включи свой траханый телефон! Ради бога, почему из всех вечеров ты именно сегодня задержался на работе? Неужели ты не слышал новости? — Но ведь ты не включал приемник в машине, предпочитал компакт- диски — Спрингстина или Чарли Паркера. — Франклин, ты, сукин сын! — выкрикнула я, заливаясь жгучими слезами ярости. — Как ты мог оставить меня наедине со всем этим?
Я добралась до Таун-Холл-роуд, традиционно безвкусного бело-зеленого здания, похожего снаружи на сетевой ресторан, специализирующийся на мясных блюдах, или городской фитнес- центр. Кроме грубо выкованного бронзового фриза в честь четверых полицейских Оринджтауна, погибших при исполнении служебных обязанностей, вестибюль мог похвастаться лишь белыми стенами и непримечательным линолеумом, как в холле бассейна. Однако сама приемная была ужасающе интимной, еще более крохотной и удушливой, чем приемная отделения скорой помощи больницы Найака.
Меня приняли очень обыденно. Секретарь в форме холодно проинформировала меня из-за стеклянной перегородки, что я могу сопровождать своего «несовершеннолетнего» — слово показалось мне неуместно мягким, — пока будут заводить дело. Я запаниковала.
— Это обязательно?
— Посидите пока, — сказала она, указывая на единственный диван, обтянутый черной искусственной кожей.
Я последовала ее совету. Полицейские деловито пробегали мимо, не обращая на меня никакого внимания. Я чувствовала себя одновременно и замешанной в преступление, и не имеющей к нему никакого отношения. Я не хотела там находиться. Если это кажется вопиющей недооценкой ситуации, поясняю: я впервые чувствовала, что не хочу находиться нигде. Другими словами, я предпочитала быть мертвой.
Вскоре на дальний конец липкого дивана сел мальчик, как я потом узнаю, Джошуа Лукронски. Даже если бы мы были знакомы, вряд ли я узнала бы его в тот момент. Маленький мальчик, уже не похожий на подростка, больше на ребенка примерно возраста Селии, ибо в нем ничего не осталось от хвастливого остряка, известного всей школе. Его плечи поникли, коротко стриженные черные волосы растрепались. Ладони вывернуты под неестественным углом, как у детей на грани дистрофии, и сжаты коленями. Он сидел совершенно неподвижно. Он даже не мигал. Он не реагировал ни на меня — я уже чувствовала себя заразной и посаженной в карантин, — ни на полицейского в форме, стоявшего рядом с ним и пытавшегося заинтересовать его стеклянной витриной с моделями полицейских автомобилей. Это была прелестная коллекция металлических машинок, и очень старых, и новых: фургонов, мотоциклов, «Фордов-49» из Флориды, Филадельфии, Лос-Анджелеса. С отцовской нежностью офицер объяснял, что один автомобильчик очень редкий, когда еще автомобили нью-йоркской полиции были бело-зелеными, до воцарения синего цвета. Джошуа безучастно смотрел прямо перед собой. Если он и сознавал мое присутствие, похоже, не знал, кто я такая, и едва ли мне стоило представляться. Я задавалась вопросом, почему этого мальчика не отправили в больницу, как остальных. Невозможно было понять, принадлежит ли ему пропитавшая его одежду кровь.
Через несколько минут в приемную ворвалась крупная женщина. Одним движением она подхватила Джошуа и прижала его к себе.
— Джошуа!
Не сразу он нашел силы обнять ее плечи. Его рубашка с короткими рукавами оставила красные пятна на ее плаще цвета слоновой кости. Его маленькое лицо уткнулось в ее пухлую шею. Трогательная сцена. Во мне вспыхнула ревность. Мне подобная встреча не суждена была. «Я так люблю тебя! Какое облегчение, что с тобой все в порядке!» Я больше не испытывала облегчения оттого, что с нашим собственным сыном все в порядке. После того как я увидела его через заднее окно полицейской машины, меня начало мучить именно то, что с ним вроде бы все в порядке.
Трио шаркающей походкой удалилось во внутреннее помещение. Секретарь игнорировала меня. Я хоть и сходила с ума, пожалуй, испытывала благодарность за то, что у меня было какое- то дело. Я вцепилась в сотовый телефон, как в четки; постоянный набор номера занимал и хоть как-то отвлекал меня. Иногда я набирала номер домашнего телефона, но все время нарывалась на автоответчик и прерывала звонок на середине фразы, испытывая ненависть к звуку собственного неестественного голоса. Я уже оставила три или четыре сообщения; первое — сдержанное, последнее — слезливое. Поняв, что мы оба задерживаемся, Роберт наверняка отвел Селию в «Макдоналдс» ; она обожает их горячие пирожки с яблоками. Почему он мне не позвонил? У него ведь есть номер моего сотового! Неужели Роберт не слушал новости? Ах да, в «Макдоналдсе» гремит музыка, и вряд ли он включил радио в машине на такую короткую поездку. Но неужели никто из очереди не упомянул о происшествии? Наверняка все жители округа Рокланд только об этом и говорят!
Когда двое полицейских привели меня в невзрачное помещение для дачи показаний, я настолько обезумела, что мне уже было не до приличий. И возможно, я показалась им идиоткой; я никак не могла понять, зачем вызывать нашего семейного адвоката, если нет никаких сомнений в том, что это сделал Кевин. И только тогда хоть кто-то потрудился пусть в общих чертах объяснить его матери, что же он сделал. Число пострадавших, как сухо заявил тот же полицейский, впоследствии может увеличиться, но тогда у меня не было причин исследовать тот факт, что поначалу эта цифра почти всегда раздута. Кроме того, какая разница, если твой сын убил только девять человек, а не тринадцать? И я находила их вопросы оскорбительно несерьезными: как Кевин учился, как вел себя тем утром.