— Да? — я накалываю на вилку кусочек рыбы, макаю его в красную икру, а затем откладываю вилку.
— Ты — просто совершенство, — мурлычет он.
Прайс видит, что еще одна официантка приближается к нам с подносом, на котором стоят четыре стакана для шампанского, наполненные бледно-розовой жидкостью. Он говорит:
— Господи, это уже становится нелепым…
Однако она ставит стаканы на соседний столик, за которым сидят четыре телки.
— Клевая, — говорит Ван Паттен, оторвавшись от своей колбаски из морского гребешка.
— Фигура что надо, — согласно кивает Макдермотт. — Это точно.
— А я не впечатлился, — Прайс шмыгает носом. — Посмотрите на ее колени.
Мы разглядываем официантку, и, хотя у нее длинные, загорелые ноги, я вижу, что одно колено у нее определенно больше другого. Левое колено шире и крупнее правого. Теперь этот незначительный недостаток кажется огромным, и мы все теряем к ней интерес. Ван Паттен ошеломленно смотрит в свою тарелку, потом на Макдермотта. Он говорит:
— Я тоже не это заказывал. Это суши, а не сашими.
— Господи, — вздыхает Макдермотт. — Ты же сюда не есть пришел.
Мимо нашего столика проходит парень — вылитый Кристофер Лаудер. Прежде чем отправиться в туалет, он похлопывает меня по плечу и говорит:
— Привет, Гамильтон, ты хорошо загорел.
— Ты хорошо загорел, Гамильтон, — передразнивает Прайс, кидая тапас в мою тарелку для хлеба.
— Твою мать, — говорю я, — надеюсь, я не покраснел.
— В самом деле, куда ты ходишь, Бэйтмен? — спрашивает Ван Паттен. — Я имею в виду, загорать?
— Да, Бэйтмен. Куда же? — Макдермотт, кажется, искренне интересуется этим вопросом.
— Читайте по губам, — отвечаю я, — В солярий. — И раздраженно добавляю. — Как и все.
— У меня, — говорит Ван Паттен, выдержав для максимального эффекта паузу, — солярий… дома, — и он отправляет в рот большой кусок колбаски из гребешка.
— Чушь собачья, — съеживаясь, говорю я.
— Это правда, — с полным ртом подтверждает Макдермотт. — Я его видел.
— Да это, блядь, что-то сверхъестественное, — говорю я.
— Что же в этом, блядь, сверхъестественного? — спрашивает Прайс, гоняя вилкой по тарелке свой тапас.
— Ты знаешь, сколько стоит членство в ебаном солярии? — терзает меня Ван Паттен. — Годовой абонемент?
— Ты просто псих, — бормочу я.
— Смотрите, ребята, — говорит Ван Паттен. — Бэйтмен рассердился.
Неожиданно возле нашего стола возникает официант. Не спрашивая, можно ли убирать закуски, он уносит наши почти нетронутые тарелки. Никто не жалуется, разве что Макдермотт спрашивает:
— Он что, унес наши закуски?
Потом он смеется непонятно чему. Осознав, что он смеется один, Макдермотт замолкает.
— Он забрал их, потому что порции такие маленькие. Наверное, он решил, что мы уже поели, — устало говорит Прайс.
— Я все же думаю, что иметь солярий дома — это сумасшествие, — говорю я Ван Паттену. Вообще-то в глубине души я считаю, что солярий дома — это роскошно, вот только в моей квартире для него нет места. Есть ведь и другие удовольствия в жизни, не только солярий.
— А с кем это Пол Оуэн? — Макдермотт спрашивает Прайса.
— С каким-то уродом из Kicker Peabody, — раздраженно отвечает Прайс. — Он знаком с Маккоем.
— Тогда почему он сидит с этими кретинами из Drexel? — спрашивает Макдермотт. — Разве это не Спенсер Уин?
— У тебя глюки, что ли? — спрашивает Прайс. — Это не Спенсер Уин.
Я смотрю на Пола Оуэна, сидящего с тремя парнями. Один из них, возможно, Джефф Дюваль. Все четверо в подтяжках и в очках в роговой оправе; у всех волосы зачесаны назад, все пьют шампанское. Я лениво размышляю о том, как Оуэну удалось заполучить счета Фишера. Аппетит от этого не улучшается, однако еду приносят сразу после того, как убрали закуски, и мы начинаем есть. Макдермотт снимает подтяжки. Прайс называет его «тряпкой». Я как будто парализован, однако мне все же удается отвернуться от Оуэна и заглянуть в свою тарелку (запеканка — в виде желтого шестиугольника, окруженного полосками копченого лосося и завитками зеленого, как горошек, соуса томатилло). Потом я перевожу взгляд на толпу людей, которые ждут своей очереди. Кажется, они злые и опьяневшие от бесплатных коктейлей; они устали так долго ждать столик, который наверняка окажется говеным, где-нибудь возле кухни, хоть они и сделали предварительный заказ.
Ван Паттен нарушает тишину нашего стола, швырнув вилку и отодвинув стул.
— Что случилось? — спрашиваю я, поднимая глаза. Вилка застыла над тарелкой, но моя рука не движется: она словно наслаждается красотой содержимого тарелки, у нее как будто есть собственный разум, который отказывается разрушать этот дизайн. Вздохнув, я печально откладываю вилку.
— Черт. Я должен записать фильм по кабельному для Мэнди. — Ван Паттен, стоя, вытирает рот салфеткой. — Я еще вернусь.
— Пусть она сама запишет, идиот, — говорит Прайс. — Ты что, чокнутый?
— Она в Бостоне, у своего дантиста, — подкаблучник Ван Паттен пожимает плечами.
— Ну и что ты собираешься делать? — мой голос дрожит. Я по-прежнему думаю о его визитке. — Будешь звонить на кабельное телевидение?
— Нет, — говорит он. — Мой телефон подключен к видеопрограммеру Videonics, который я купил в Hammacher Schlemmer. — Он удаляется, на ходу надевая подтяжки.
— Круто, — тускло говорю я.
— Эй, что ты хочешь на десерт? — кричит ему Макдермотт.
— Что-нибудь шоколадное и без муки, — кричит он в ответ.
— Ван Паттен, кажется, забросил тренировки? — спрашиваю я. — Он, кажется, поправился.
— Похоже на то, — говорит Прайс.
— А разве он не член клуба «Вертикаль»? — спрашиваю я.
— Не знаю, — бормочет Прайс, изучая свою тарелку, потом, выпрямившись, отодвигает ее и жестом показывает официантке, что он хочет еще одну «Финляндию» со льдом.
Очередная симпатичная официантка с опаской подходит к нам. У нее в руках бутылка шампанского Perrier-Jouet, неурожайного года. Она говорит, что это подарок от Скотта Монтгомери.
— Неурожайный год! Вот сука, — шипит Прайс. Вытянув шею, он ищет глазами столик Монтгомери. — Неудачник.
Прайс показывает Монтгомери большой палец. — Блядь, такой низкорослый, что его еле видно. По-моему, я дал знак Конраду, но не уверен.
— А где Конрад? — спрашиваю я. — Я должен поздороваться с ним.
— Да тот, который назвал тебя Гамильтоном, — говорит Прайс.