Retrum. Когда мы были мертвыми - читать онлайн книгу. Автор: Франсеск Миральес cтр.№ 50

В динамиках мощно звучала Пятая симфония Малера, я же лежал на кровати и вспоминал день за днем все то, что случилось со мной с момента возвращения в Тейю. Не могу не признать, что эти дни казались мне абсолютно одинаковыми, похожими друг на друга как две капли воды.

Поначалу я совершенно ничего не ел и за первые две недели после смерти Алексии похудел на шесть килограммов. Еда просто не лезла мне в горло. Врачи уже готовы были поставить мне диагноз «анорексия», и отец потребовал, чтобы я раз в неделю ездил в Барселону к психологу.

Таковым оказалась очень приветливая и деликатная женщина, которая совершенно не настаивала на том, чтобы я рассказывал ей о своих проблемах. Она показывала книги, которые написала в соавторстве с мужем, в основном антологии детских сказок. Я из вежливости рассматривал цветные иллюстрации, но на душе у меня от этого светлее не становилось.

— Не держи в себе боль и эмоции, — как-то раз посоветовала мне она. — Если хочется плакать — плачь, можешь даже кричать. Понимаешь, горе и печаль — они как нефть, конечны и невозобновимы. В один прекрасный день то и другое иссякнет, и тебе придется искать иной источник энергии для того, чтобы поддерживать свое существование.

Я слушал ее и толком не понимал, о чем она говорит. Душой и мыслями я был бесконечно далек как от ее консультаций, так и от каких бы то ни было надежд на спокойное, умиротворенное существование.

Тем не менее в этих визитах к психологу был и один положительный момент. Врач категорически не рекомендовала отцу отправлять меня в Америку, если я сам этого не хочу. Свое решение она объяснила так: я, с ее точки зрения, по-прежнему находился под эмоциональным воздействием того, что мне пришлось пережить. Если вырвать меня из привычного маленького мирка, в котором я последние годы существовал, то можно было спровоцировать у меня настоящую, уже клиническую депрессию.

На самом деле мое состояние не слишком отличалось от того, какого так опасалась психолог. Я действительно был страшно подавлен и близок к помешательству. Я возвращался с занятий домой, закрывался в своей комнате, но больше не слушал кассету, подаренную Алексией. Мне было достаточно увидеть футляр, название альбома «NightShift», написанное ее рукой, и из моих глаз сплошным потоком непроизвольно текли слезы.

То же самое происходило, когда я брал в руки сердечко, сплетенное из волос Алексии.

Я вновь стал слушать и читать классику. Как-то раз, поставив диск с «Адажиетто» Малера — произведением, получившим всемирную известность, после того как оно было включено в фонограмму фильма «Смерть в Венеции», — я взял с полки томик стихов Эдгара Аллана По. Книгу я открыл на давно заложенной странице с моим любимым произведением этого поэта. Речь в нем идет о говорящем вороне, который появляется в комнате юноши, оплакивающего смерть возлюбленной. Начало произведения звучит несколько высокопарно и напыщенно.

Я открыл окно, и странный гость полночный, гость нежданный,

Ворон царственный влетает; я привета от него

Не дождался. Но отважно — как хозяин, гордо, важно

Полетел он прямо к двери, к двери дома моего,

И вспорхнул на бюст Паллады, сел так тихо на него,

Тихо сел, — и больше ничего.

Как ни грустно, как ни больно, — улыбнулся я невольно

И сказал: «Твое коварство победим мы без труда,

Но тебя, мой гость зловещий, Ворон древний. Ворон вещий,

К нам с пределов вечной Ночи прилетающий сюда,

Как зовут в стране, откуда прилетаешь ты сюда?»

И ответил Ворон:

«Никогда».

С этого места несчастный влюбленный начинает задавать вопрос за вопросом невесть откуда взявшейся говорящей птице. На все обращения ворон отвечает практически одними и теми же словами. Юноша хочет узнать, обнимет ли он когда-нибудь вновь красавицу, пленившую его сердце, пусть даже это случится на небесах, после того как подойдет к концу его унылое, полное печали земное существование.

На этот вопрос ворон отвечает коротко и ясно: «Больше никогда». В конце произведения несчастный молодой человек вынужден признаться себе в том, что, по всей видимости, тень печали уже не сойдет с чела, в его жизни никогда больше не будет светлых дней.

И сидит, сидит с тех пор он там, над дверью черный Ворон,

С бюста бледного Паллады не исчезнет никуда.

У него такие очи, как у Злого Духа ночи,

Сном объятого; и лампа тень бросает. Навсегда,

К этой тени черной птицы пригвожденный навсегда, —

Не воспрянет дух мой — никогда! [16]

Я закрыл книгу и посмотрел в окно. На улице в этот ноябрьский вечер было сыро и холодно. Оконные стекла начали запотевать.

С тех пор как я в последний раз увидел божественное лицо Алексии в окне лондонского портового склада, прошло уже три месяца. Я надеялся на то, что с наступлением холодов эта мятущаяся душа станет хотя бы время от времени возвращаться туда, где прошла земная часть ее жизни. Впрочем, что-то мне подсказывало, что жду и надеюсь я напрасно.

Говорят, когда человек умирает, его душа три дня остается где-то неподалеку, покойный словно прощается со своими близкими. Алексия рассталась со мной там, в Собачьем квартале. Более того, она явно пыталась мне что-то сказать, но смысл ее послания остался для меня нераскрытой тайной.

Я с тоской смотрел на побелевшее оконное стекло. Когда отзвучали последние аккорды Малера, я в отчаянии спросил вещего ворона, сидевшего в моем сознании: «Неужели больше никогда?»

Они еще не мертвы, но уже и не совсем живы.

— Иоланда Баталье —

Мой день рождения выпал на четверг. К этой дате я подошел действительно на грани нервного кризиса Я осознал всю тяжесть своего психического состояния с самого утра, еще на первой лекции. Преподавательница философии решила, что ее слова будут нам понятнее, если она напишет на доске несколько принципиально важных цитат из произведений Канта. Я смотрел на эти строчки, и вдруг цепочки букв, выведенных мелом, стали рассыпаться прямо у меня на глазах. Так древние окаменевшие змеи превращаются в прах от одного лишь прикосновения.

Выполняя настойчивые требования отца, я в последнее время старательно запихивал в себя и обед, и ужин. Несмотря на это, вот уже несколько дней я чувствовал себя совсем больным и слабым, даже с утра с трудом держался на ногах. Часть вины за это, несомненно, лежала на мучившей меня бессоннице. Порой я не мог забыться почти до рассвета, а когда проваливался в сон, меня, вплоть до минуты пробуждения, мучили чудовищные кошмары. В них я раз за разом возвращался на Хайгейтское кладбище.

Говорят, что повторяющиеся сны — это своего рода сигнал, исходящий из подсознания, требующий от человека выполнить то или иное важное дело. Если это действительно так, то мой внутренний гид и диспетчер явно считал необходимым, чтобы я съездил на место преступления. Увы, для того чтобы выполнить это настойчивое пожелание, мне пришлось бы в буквальном смысле убежать из дома.