Месть фортуны. Фартовая любовь - читать онлайн книгу. Автор: Эльмира Нетесова cтр.№ 93

— А чего он из ходки не линял? — спросила Задрыга.

— Случая не представлялось. Охраны там канало больше чем комаров в тайге! Зона считалась особой, для сплошных рецидивистов. Собак больше, чем комарья. Куда там слинять в бега? Дышать не давали без конвоя. Все на слуху, все на виду морились, как падлы! — поморщился Лангуст.

— Фартовые врезали дуба чуть не каждый день. Кого деревом придавит, либо зверье достанет, иль от холода да болезней откидывались. Крутой файней других канал. Все ему было нипочем. Уже половину срока оттянул, когда законников погнали в колхоз, картошку копать. Чтоб она под снег не попала. Заморозки в тот год рано начались. А колхоз этот зону харчами снабжал. Вот и попросил помощи. Начальник, видно, не сумел отмылиться. И погнал все три бригады в деревню. Ну и Крутой, как все, поехал не артачась. Оно, хоть и западло законнику в земле ковыряться, но все же легче, чем в тайге. И хамовка — не единая баланда. И мясо, и молоко имеются. Хлеб не режут на пайки. Хавай, сколько влезет. Вот и сфаловались кенты, чтобы хоть немного дух перевести. От зоны отдохнуть. Увидеть, какая она — воля, нынче стала? — рассмеялся старик.

— Ну, копали кенты картошку файно! За день по три гектара. Вручную! Вечером чуть не на карачках с поля приползали с непривычки. Ничего и никого вокруг не видели. Даже не приметили, кто им хамовку готовит. А для этого из деревни председатель колхоза послал баб. Троих. Они и охране варили жратву, и кентам. Всем вровень. И жили — в палатке — неподалеку. Чтоб по потемкам домой не ходить. Вставали они в пять утра, а заканчивали— в десять вечера. Три бабы… Раньше всех их Крутой заметил. Особо одну. Рыженькую, зеленоглазую Аннушку. Она и впрямь особой была. Сердечной, доброй, тихой. От нее будто теплый свет шел изнутри. Хотя красивой ее не называли. Было в ней что-то большее! Дороже красы и нарядов. В глазах солнечные зайчики играли. Она мало говорила. Ее по взгляду понимали. И уж на что фартовые — кобели, к ней никто приставать не решался. Отчего-то совестно было. Не хотелось срамиться самим и ее обижать. Если с двумя другими сальными шутками перекидывались, намеки делали грязные, то перед этой — язык немел. Не поворачивался на пошлость. Да и повода она не давала. И влюбился в нее Крутой, как сопливая зелень. Поначалу таился, а потом замечать стали, не в себе кент! — закурил Лангуст. Руки его дрожали.

— Сначала высмеивали, подкалывали законника. А он — никого не видит. Ее одну. Хоть за свою жизнь столько баб перевидал. На кентеле волос столько не росло. Средь них и моложе, и красавиц хватало. Всех перезабыл. И однажды, под утро, сумел обойти охрану, влез к ней в палатку. Не вынес мук, выяснить хотел, как она к нему относится? Аннушка поначалу испугалась его. Никого к себе не ждала, не приглашала. А тут — кент подвалил. Она в угол палатки забилась от страха, дышать боится. Крутой ее успокаивает, мол, не трясись, не буди охрану, не обижу, не за тем возник. И давай ей про свою любовь говорить. Признался, что жизнь не мила теперь. Всюду ее рядом видит, даже во сне. Она и ответила.

— Не терзайся понапрасну. Не суждено нам с тобой вместе быть. Ни теперь и никогда. Я из невезучих. Не хочу никого несчастным делать. Да и полюбить никого уж не смогу. Обманула меня любовь. Больше не верю в нее. И ты понапрасну слов не трать! Уходи, забудь, выброси из памяти и сердца, даже если это всерьез. Обмороженная яблоня — пропала Для жизни, яблок не даст. Живет себе не в радость. Душу не терзай! Иди прочь!

— Но Крутой был не таков, чтобы враз отступиться от своего. И ботает ей, мол, тоже знавал жизнь. Случались в ней невзгоды. Лихие. Но вот и его солнце увидело, судьба любовь подарила. Настоящую. Что было до того — шелупень. И он не враз поверил, что всерьез полюбил. Но теперь знает, это до конца жизни. Просил ее не отказывать сплеча, присмотреться к нему, — усмехнулся криво.

— Она и слушать его не стала. Ответила, мол, дитя имеет. Девочку. Без отца растит. Тот тоже в любви клялся, обещал до гроба верным быть и любить до старости. А через год бросил. Не дождавшись рождения дочери и навсегда уехал из деревни. Никто, даже родители его, не знали, где он мотается, в каком городе осел? Может, из-за нее? Так Аннушка ничего от него не требовала. Любви не выпросишь. А денег от него не хотела. Сама ребенка растила, как могла. И никогда не винила того, кто бросил. Теперь, когда прошло десять лет, он объявился в деревне. Неожиданно. Вместе с женой и двумя детьми. Заявился на третий день ночью. К Аннушке в дом. И полез к ней как к бабе. Силой хотел взять. Она его — каталкой по кентелю приласкала. Тыква у фраера слабой оказалась. Проломилась. Еле выжил. Анку за хмыря судили. Три года отбыла в зоне. Ни за хрен собачий. А когда вышла, тот потрох за ней с ножом гонялся. Потаскухой называл. Мол, сама заманила в постель. А потом, когда он отказался бросить жену и детей — голову проломила! Такую «утку» по деревне пустил. И ему поверили. Ну да Анка, хоть и баба, не стала на него в милицию заявлять. Пришла к жене того потроха, рассказала все, как было. Та сама с хмырем справилась. Средь деревни, на глазах всего люда, вломила засранцу. И уехала с детьми к своим старикам. Анка с тех пор никому из мужиков не верила. Люто обожглась. Памятно. Все годы — с дочкой и старухой-матерью. Больше никого знать не хотела. И Крутой как ни крутился, даже надежды не подарила ему. Видят фартовые, кент совсем извелся. На себя не похож. Мурло черным стало. Ни жрать, ни спать не может. Весь покой ему Аннушка отшибла. Вздумали помочь ему, поговорить с бабой всем бараком. Мол, либо сгинь отсюда — сваливай в село, либо признай Крутого — не изводи его! — уставился в окно Лангуст.

— Не понимали кенты, любовь не выпросить, не откупить, даже на время. Анка, видно, однолюбкой была. Кляла, ругала, ненавидела хмыря, но продолжала любить, потому что он был первым. Из-за него она согласилась уехать из деревни — на осень, готовить жратву зэкам, чтобы того паскуду не видеть каждый день. Потому вернуться в деревню отказалась раньше времени. Ну, а Крутой после разговора с нею не стал больше набиваться. Гордость свою — законника — не посеял. Казалось бабе, что он пошутил с нею в ту ночь. Но только зэки видели, правду он вякал, — помолчал Лангуст.

— Уже последнее поле убирали фартовые. На головы им снег сыпал. Река льдом стала стягиваться. Всем хотелось скорее в зону вернуться. В щелястый, но в барак, к буржуйке. Все торопились. И вдруг слышат, возле реки бабы кричат истошно. Визжат не своими голосами. Охрана к поварихам кинулась со всех ног. Не вся, конечно. Зэки — тоже к реке. А по ней уже шуга идет. Первый лед. Увидели, как течение затаскивает в воронку Аннушку. Она с мостков брала воду из реки да поскользнулась. Упала в реку, плавать не могла. В другое б время помогли бы бабы! Да кто сунется в ледяную воду? О своих семьях и детях вспомнили вовремя. Охране деревенская баба тоже не нужна. Им зэки поручены. Стояли они на берегу, разинув хавальники. Топтались, как усравшись. Помочь бабе не думали. Вот тут-то сиганул в воду Крутой. В чем был и к Аннушке. Она уже с головой ушла в воронку, кричать не могла. Вырвал ее фартовый из реки. Вынес на берег. Бабам передал. Те ее укутали и в деревню на всех скоростях увезли, в телеге. Нашего Крутого, не дав отдохнуть, охрана на поле погнала. Мол, никто тебя, дурака, не просил деревенщину спасать. Она за тебя норму не сделает. Сам вызвался! Вот и терпи — герой! Ничего, на ветерке, в работе, живо согреешься и обсохнешь… Он и пошел. Куда деваться, если штык в спину чуть не вогнали. А к вечеру жар поднялся. Отказался от ужина, пришел в палатку, его то в озноб, то в жар! Всю ночь бредил, Аннушку звал. Единственной называл, любимой… Средь ночи ему совсем худо стало. Сознание отшибло. Нечем было дышать. Мучился кент до самого утра. Фартовые его кипятком отпаивали. Да не помогло. К утру лицо чернеть стало. Охранники вызвали машину из зоны. Чтоб в больничку кента увезти. Да поздно спохватились. Пока она пришла, Крутой уже далеко был. Умер. Освободилась его душа от всех мук разом. А перед смертью, когда на минуту пришел в сознание, попросил прощения у кентов, велел Аннушке передать, что любил ее больше жизни, что не сетует. И желает ей счастья. Что умирать за любовь куда как легче, чем от лягавой маслины. Ботнул, что и на небе, если сыщет Бога, будет просить его светлой доли Аннушке. За нее и за себя…, — умолк Лангуст.