– Ты – гений, – сказала Наташа, с восторгом оглядываясь
вокруг.
– Нет. Я – дизайнер. Иногда это полезно.
– Как продвигаются дела с новой коллекцией?
– Медленно.
– Как и моя новая книга.
– Мне всегда требуется время на благоустройство, когда
я переезжаю на новое место. Но с такой скоростью, как отделывают новое рабочее
помещение, мне не придется беспокоиться об этом до следующего года. На это
уйдет вечность.
– Вздор. Когда начали работу? – Она усмехнулась, глядя
на Изабеллу. – Две недели назад?
Изабелла улыбнулась в ответ:
– Шесть.
– Терпение, терпение!
– Достоинство, которым я никогда не отличалась!
– Ты учишься. – Она многому научилась за этот год. –
Как тебе нравится снова бывать в свете?
– Божественно. – А затем она стала серьезнее. – Но
немного не по себе. Я постоянно жду, а вдруг что-то произойдет. Ужасное.
Неизбежное. Что газетчики ослепят меня вспышками, затем последуют угрозы,
назойливые телефонные звонки.
– Ну и как?
Изабелла покачала головой, задумчиво улыбаясь:
– Нет, только репортеры из «Женской одежды» хотят
знать, что я ем или что собираюсь носить. Но требуется много времени, чтобы
забыть кошмары, Наташа. Очень, очень много времени. – По крайней мере она
больше не ждала, что ночью Амадео вернется домой. На это понадобился год. – Но
ты напомнила мне. – Ее мысли переключились на нечто светлое. – Я хочу, чтобы ты
пошла со мной на ужин завтра вечером. Ты не занята?
– Конечно, нет. Мужчина, на которого я все лето тратила
свою энергию, только что вернулся к жене. Ублюдок.
Изабелла усмехнулась, и они вместе произнесли:
– Ничто не длится вечно. Наташа сказала:
– Заткнись и скажи, куда мы идем.
Мягкий розовый свет тепло освещал знакомые лица, которые
привыкли видеть в журналах мод или на обложках журналов «Форчен» или «Тайм».
Кинозвезды, сильные мира сего, издатели, писатели, главы корпораций.
Преуспевающие в своем деле и потому очень богатые. Столики стояли очень близко,
свечи отбрасывали дрожащие блики на розовые скатерти под мягким дуновением
ветерка из сада, и на сияющих лицах беседующих и смеющихся завсегдатаев плясали
отблески сверкающих бриллиантов. «Лютеция» никогда не была прекраснее.
Для начала они заказали икру, филе миньон и отварного
лосося, полбутылки красного вина для Изабеллы и полбутылки белого к Наташиной
рыбе. Затем был салат из сердцевины пальмового дерева и эндивия, а на десерт –
крупная клубника. Изабелла выглядела счастливой и чувствовала себя уютно, но
тут Наташа уставилась на ее платье.
– В чем дело? – Изабелла наблюдала за ней, но ее
подруга просто сидела, глядя на нее в упор.
– Ты целый год была похожа на монахиню или огородное
пугало, и вдруг ты преобразилась, а я даже не заметила.
Изабелла лишь улыбнулась. Период официального траура
закончился, и сегодня вечером она была вся в бледно-розовато-лиловых тонах. На
ней была юбка из белоснежного габардина собственной модели, а сверху – мягкая
розовато-лиловая кашемировая туника, с которой великолепно сочетались серьги из
аметистов с бриллиантами, которые она как-то одалживала Наташе.
– Тебе нравится? Это новая модель.
– Из той же коллекции, что и мое голубое чудо? –
Изабелла кивнула, а Наташа наклонилась к ней, чтобы признаться: – На следующий
день я включила кондиционер, только чтобы походить в нем по квартире.
– Не волнуйся. Скоро станет достаточно холодно для
него. – Изабелла вздрогнула при одной мысли о долгой нью-йоркской зиме,
которая, кажется, длится целую вечность.
– Ты выглядишь прекрасно, – сказала Наташа. Но все же в
глубоких ониксовых глазах ее подруги затаилось тоскливое одиночество. – Я рада,
что все кончилось, Изабелла. – Она тотчас же пожалела о сказанном, потому что
понимала, что в некотором смысле это не совсем так. И никогда не кончится. Утрата
Амадео всегда будет давить на сердце Изабеллы.
– Не могу поверить, что прошел год. – Изабелла подняла
задумчивый взгляд от чашки с кофе. – То кажется, что его нет уже целую
вечность, то как будто это было вчера. Но здесь мне легче, чем было в Риме.
– Ты приняла правильное решение. Изабелла снова
улыбнулась:
– Время покажет.
Они поболтали еще часок, а затем пошли по домам: Наташа в
свои апартаменты, казавшиеся ей теперь опустевшими, а Изабелла в свою новую
фешенебельную квартиру на верхнем этаже небоскреба. Она молча разделась, надела
ночную рубашку, пошла поцеловать Алессандро, уже спящего в своей кроватке,
затем мирно улеглась в свою постель и выключила свет. На следующее утро в шесть
часов ее неожиданно разбудил звонок телефона.
– Алло?
– Привет, Беллецца.
– Бернардо! Ты знаешь, который час? Я спала. Ты уже
скучаешь? – Бернардо уехал на Корфу веко-ре после ее возвращения в Нью-Йорк.
– Скучаю? Ты сошла с ума. Мне здесь очень нравится. –
Его голос быстро стал серьезным. – Изабелла, дорогая... Я должен был позвонить.
Мне надо ехать в Рим.
– Уже? – Она засмеялась над ним. – Уже возвращаешься к
работе? Быстро, однако.
– Нет. Не в этом дело. – Последовала пауза, прежде чем
Бернардо заставил себя сказать ей. Ему хотелось в тот момент быть рядом с ней,
а не за тысячи миль на острове, беспомощно смотрящим на телефон. – Мне вчера
позвонили. Я ждал, пока они перезвонят сегодня утром, когда окончательно
убедятся.
– Кто, ради Бога? – Она села и сонно зевнула. Была
суббота, и она хотела поспать до полудня. – Ты несешь какую-то бессмыслицу.
– Они поймали их, Изабелла.
– Кто кого поймал? – Теперь она нахмурилась, и у нее
внезапно застыла кровь в жилах, когда она поняла. – Похитителей?
– Всех. Их было трое. Один из них оказался слишком
разговорчивым. Все кончено, Изабелла. Все закончилось, дорогая.
Слушая его, она вдруг заплакала и покачала головой. Все было
кончено год назад. Сейчас Изабелла не знала, рада она или огорчена. Но теперь
это больше не имело значения. Амадео нет. И поимка людей, которые убили его, не
вернет его к жизни.
– Мы должны ехать в Рим. Мне перезвонили сегодня утром
из полиции. Они получили специальное разрешение ускорить это дело. Суд
состоится через три недели.
– Я не поеду. – Она перестала плакать. Ее лицо стало
мертвенно-бледным.
– Ты должна, Изабелла. Ты должна приехать. Им
необходимы твои свидетельские показания.
– Нардо... нет! Я не могу. Не могу!
– Нет, ты можешь. Я буду там с тобой.
– Я не хочу их видеть.