Первую брачную ночь Масао и Хидеми провели в доме ее
родителей, а на следующий день уехали в Киото. Хидеми нарядилась в прелестное
красновато-розовое кимоно, подаренное ей матерью, и выглядела прехорошенькой.
Масао увозил ее в «Форде-Т» модели 1922 года, одолженном по такому случаю у
профессора-американца, преподающего в университете Киото.
Вернувшись в Киото, они поселились в небольшом, скромном
доме, и Хидеми оправдала все надежды Масао, зародившиеся в нем еще во времена
их знакомства. Она поддерживала в доме безукоризненный порядок и соблюдала
семейные обычаи. Она регулярно посещала ближайший храм, вежливо и гостеприимно
встречала коллег Масао, которых он приводил на ужин. Хидеми питала к мужу
глубокое почтение. Иногда, расхрабрившись, она подсмеивалась над Масао —
особенно когда у него появлялась охота поболтать с женой по-английски. Масао
придавал огромное значение знанию иностранного языка и настаивал, чтобы жена
научилась английскому; он непрестанно просвещал Хидеми, беседуя с ней на
всевозможные темы: о Британской Палестине, о Ганди В Индии, даже о Муссолини. В
мире происходило множество событий, о которых, как считал Масао, должна знать
жена, и его настойчивость забавляла Хидеми. Масао оказался нежным, внимательным
и заботливым мужем, он часто делился с Хидеми своей мечтой иметь много детей.
Хидеми смущалась, когда он заговаривал об этом, но как-то прошептала, что
надеется подарить мужу много сыновей, которыми Масао будет гордиться.
— Дочерьми тоже можно гордиться, Хидеми-сан, —
мягко возразил Масао, и жена с изумлением взглянула на него.
Она считала бы позором производить на свет одних дочерей.
Выросшая в Аябе, Хидеми была глубоко убеждена, что ценность
для мужа представляют только сыновья.
В последующие месяцы молодые супруги не только стали добрыми
друзьями, но и полюбили друг друга.
Масао по-прежнему был нежным и внимательным, его глубоко
трогало множество почти незаметных проявлений заботы со стороны жены. Масао
всегда ждала вкусная еда, искусно составленные букеты свежих цветов оживляли
токонома — нишу, где висел расписной свиток, самое важное и ценное украшение
дома.
Хидеми вскоре узнала, что нравится и не нравится мужу, и
ревностно старалась избавить его от малейших поводов для раздражения. Она была
идеальной женой, и со временем в Масао все сильнее вспыхивала радость — оттого
что он нашел Хидеми. Она по-прежнему робела, как до свадьбы, но Масао
чувствовал, что мало-помалу Хидеми привыкает к нему, осваивается в его мире.
Чтобы угодить мужу, она даже заучила десяток английских фраз — вечерами, когда
они ужинали вместе, Масао беседовал с ней только по-английски. Он часто
рассказывал жене о своем брате Такео, живущем в Калифорнии. Такео не мог
нарадоваться своей работе в университете, он только что женился на кибей —
девушке, которая родилась в Штатах в японской семье, но образование получила в
Японии. В письмах Такео сообщал, что его жена — медсестра, что ее зовут Рэйко,
а ее семья родом из Токио. Уже не раз Масао мечтал о том, как он повезет Хидеми
в Калифорнию, в гости к брату, но пока мечты оставались неосуществимыми. Масао
был слишком занят в университете, и, несмотря на успешную карьеру, с деньгами
пока было негусто.
Хидеми ничего не сказала мужу, когда поняла, что ждет
первенца, и, согласно обычаю и наставлениям матери, с момента, когда
беременность стала заметной, перевязывала себе живот. Масао узнал об этом
только в начале весны, когда супруги занимались любовью — как всегда, весьма
благопристойно. Хидеми до сих пор стеснялась. Заподозрив, что жена беременна,
Масао спросил ее об этом, и Хидеми долгое время молчала. Наконец, густо
покраснев, едва заметно кивнула.
— Значит, да, малышка? Это правда? — Масао бережно
взял ее за подбородок и повернул к себе, продолжая улыбаться. — Почему же
ты мне ничего не сказала?
Хидеми не смогла ответить. Она смотрела в глаза мужу и
молилась, чтобы не покрыть себя позором, подарив ему дочь.
— Я… я каждый день молюсь, Масао-сан, чтобы родился
сын… — прошептала она, тронутая мягкостью и добротой мужа.
— Я буду рад и дочери, — честно признался Масао,
ложась рядом и погружаясь в мечты о будущем. Его привлекала мысль о детях —
особенно детях от Хидеми. Она была так прекрасна и мила, что Масао не мог
вообразить себе ребенка прелестнее, чем его дочь, похожая на свою мать. Но
Хидеми" казалось, была потрясена его словами.
— Не надо так говорить, Масао-сан! — Она опасалась
даже думать об этом, чтобы вместо долгожданного сына не родить дочь. — У
вас должен быть сын!
Она так непреклонно настаивала на своем, что Масао изумился.
Впрочем, редкие мужчины в Японии одинаково радовались появлению и сыновей, и
дочерей. Масао считал, что традиционная одержимость иметь одних сыновей
совершенно нелепа. Ему была приятна мысль о дочери, которую он сможет научить
мыслить и рассуждать по-новому, избавит от тяжести уз древних обычаев. Масао
нравились приятные, старомодные манеры Хидеми, но вместе с тем он радовался,
когда жена интересовалась его современными идеями и убеждениями. Именно это
привлекало его в Хидеми. Она снисходительно относилась ко всем новомодным идеям
мужа, интересу к мировой политике. Возможно, Хидеми не воспринимала слова мужа
всерьез, но всегда с любопытством слушала его рассказы. Возможность пробудить
такое же любопытство в ребенке и вырастить его приверженцем всего нового
пленила Масао.
— У нас будет самое современное дитя,
Хидеми-сан, — с улыбкой произнес он, поворачиваясь к жене, и Хидеми
отвернулась, вспыхнув от смущения. Иногда, когда он заводил разговор о
деликатных предметах, на Хидеми вновь нападала робость. Она искренне любила
мужа, не в силах выразить свою любовь словами. Она считала Масао самым умным,
чудесным и утонченным супругом, какого могла бы только пожелать. Хидеми
нравилось даже слушать, как он говорит с ней по-английски, как бы мало она ни
понимала. Она была совершенно очарована супругом.
— Когда родится малыш? — спросил вдруг Масао,
поняв, что еще не выяснил самого главного. Год начался на редкость бурно —
особенно в Европе, где французская армия оккупировала Рур в отместку за
отсрочку военных репараций со стороны Германии. Но теперь новости мировой
политики поблекли для него по сравнению с новостью о будущем первенце.
— В начале лета, — тихо отозвалась Хидеми, —
думаю, в июле.
В июле исполнялся ровно год со дня их свадьбы. К тому же
лето было самым подходящим временем для появления на свет ребенка.
— Я хочу, чтобы ты рожала в больнице, — заявил
Масао, взглянув на жену, на лице которой немедленно появилось упрямое
выражение. Теперь, спустя восемь месяцев после свадьбы, Масао успел хорошо
изучить жену. Несмотря на снисходительность к современным манерам мужа, в
некоторых вещах она не собиралась уступать ни на йоту. Когда речь шла о
семейных делах, Хидеми с поразительной решимостью и упорством цеплялась за
древние обычаи.
— Это ни к чему. Мать и сестра приедут и помогут мне.