Свой первый прием Зоя устроила в честь Великой княгини Ольги
перед возвращением той в Лондон, и после этого ее положение в свете
установилось окончательно. Ей предназначалось судьбой стать любимицей
Нью-Йорка, к огромному удовольствию ее мужа.
Он исполнял все ее желания и по секрету попросил Элси де
Волф обустроить для них дом на Саттон-плейс. Это был элегантный особняк, и,
когда Зоя увидела его, у нее глаза расширились от изумления. Он не был столь же
вычурным, как новый дом Райтов, где они были накануне на приеме, на котором
встретились с Фредом Астором и Таллалом Бэнкхедом. Самым невероятным в этом
особняке была ванная комната, отделанная норкой, — подобных излишеств в
доме Эндрюсов, естественно, не было. Он был весьма изящным, с мраморными
полами, прекрасным видом, комнатами с высокими потолками и предметами старины,
которые, по мнению Элси де Волф, должны были понравиться молодой русской
графине. Зою стали называть именно так: «русская графиня», но она хотела, чтобы
ее звали «миссис Эндрюс». Мысль кичиться своим титулом казалась ей нелепой,
хотя видно было, что американцам это нравится.
К тому времени в Нью-Йорке появилось множество эмигрантов,
приехавших в Америку из Лондона и Парижа, а некоторые попали сюда прямо из
России и теперь рассказывали о своем бегстве с душераздирающими подробностями:
в России свирепствовала гражданская война; Белая и Красная армии в жестокой
борьбе пытались захватить власть над многострадальной нацией. Но русские
белогвардейцы в Нью-Йорке нередко вызывали у Зои раздражение. Конечно, среди
них были люди действительно благородного происхождения, многих из них она знала
лично, но находились и такие, кто присваивал себе титулы, каких у них в России
и быть не могло. Каждый второй был или князем, или княгиней, или графиней. Зоя
была поражена, когда на одном приеме ее представили княгине якобы родом из
царской семьи, в которой она мгновенно узнала модистку, делавшую шляпки для ее
матери. Зоя, разумеется, промолчала, а потом эта женщина умоляла ее не
раскрывать ее происхождения вечно ноющим русским.
Зоя и сама устраивала приемы для многих русских
аристократов, в прошлом друзей ее родителей. Но прошлое кануло в Лету, и
никакие разговоры, никакое притворство или мучительные воспоминания не могли
его воскресить. Ей хотелось смотреть в будущее, стать неотъемлемой частью той
жизни, которую она вела. И только на Рождество Зоя позволила себе роскошь
удариться в горькие воспоминания, она страстно шептала старинные православные
молитвы, стоя в церкви рядом с Клейтоном и держа свечу, которая так ярко горела
в память о тех, кого она любила и потеряла. Рождество навевало тяжкие мысли, но
к тому времени она уже девять месяцев жила в Нью-Йорке, и у нее для Клейтона
был потрясающий сюрприз.
Зоя дождалась, пока они вернулись домой из церкви, и, уже
лежа в их огромной постели под балдахином, после любовных утех сообщила ему
новость.
— Что? — Клейтон был потрясен до глубины души и
тотчас испугался, что мог ей что-либо повредить. — Почему ты мне сразу не
сказала? — Глаза его горели, а у нее на глазах блестели слезы радости.
— Я сама узнала всего два дня назад. — Она
украдкой засмеялась, будто хранила самый важный секрет в мире. С тех пор как ее
предположения подтвердил врач, у нее было такое чувство, что она поняла
истинный смысл жизни. Больше всего ей хотелось иметь ребенка от Клейтона, и она
радостно поцеловала мужа, который с обожанием смотрел на нее. Ей еще нет
двадцати одного года, и у них уже будет ребенок!
— Когда это произойдет?
— Еще не скоро. Не раньше августа.
Он предложил, что переберется в другую комнату, чтобы не
мешать ей спать, но она лишь рассмеялась.
— Только попробуй! Если ты переберешься в другую
комнату, я переберусь вместе с тобой!
— Так и будем путешествовать по спальням… — засмеялся
он.
Благодаря Элси де Волф в спальнях в новом доме недостатка не
было. Весной Зоя попросила ее приготовить детскую комнату. Она сделала ее
бледно-голубой с веселыми фресками и изящными кружевными занавесками. Эта
работа увлекала миссис Волф; ей претило стремление Кобины Райт подражать
Роллсам, куда больше ей импонировали сдержанные взгляды Зои на то, что подходит
детям. Зоя всегда демонстрировала достоинство и хороший вкус, привитый ей с
детства, и многое сделала сама в новом доме на Саттон-плейс. Здесь царили покой
и изысканная красота, о которой говорили все. Эндрюсы давно продали дом на
Пятой авеню и наняли новых слуг.
В тот день, когда Алексею Романову, милому Беби, исполнилось
бы семнадцать, у них родился первый ребенок — сын. Роды прошли легко, и зычный
крик здорового мальчика весом восемь фунтов донесся до отца, который нервно
вышагивал под дверями комнаты, где находилась роженица.
Когда Клейтона наконец впустили, Зоя уже засыпала с
крошечным херувимом на руках. У малыша были рыжие волосы, как у матери, круглое
личико, он лежал в обрамлении кружев. И слезы радости потекли по щекам
Клейтона, когда он увидел малыша.
— О, он такой красивый… он так похож на тебя…
— Только цветом волос, — сонно прошептала Зоя.
Доктор дал ей снотворное, и она, засыпая, взглянула на мужа:
— У него твой нос.
Малыш выглядел как крошечный бутон розы на личике ангела, и
Клейтон засмеялся и погладил шелковистые рыжие волосики, а Зоя умоляюще
взглянула на мужа с молчаливым вопросом в глазах:
— Давай назовем его Николаем?
— Как ты скажешь. — Ему нравилось это имя, к тому
же он знал, как много оно значило для нее. Так звали и царя, и ее погибшего
брата.
— Николай Константинович… — прошептала она, радостно
взглянув на него, и тотчас уснула; обожающий муж еще долго смотрел на нее, а
затем, благодаря судьбу, на цыпочках вышел из комнаты. Теперь и у него есть
сын… сын! Николай Константин Эндрюс.
Прекрасно звучит, сказал он про себя, и поспешил вниз выпить
бокал шампанского.
— За Николая! — произнес он тост, говоря с самим
собой, а затем с улыбкой добавил:
— За Зою!
Глава 30
Следующие несколько лет пролетели как один миг: люди,
веселье, приемы. Зоя, к ужасу мужа, сделала короткую стрижку, начала было
курить, но затем одумалась, решив, что это глупо. Сесиль Битон постоянно писала
о ней и о замечательных приемах в их летнем доме на Лонг-Айленде.
Они видели последнее выступление Нижинского в Лондоне, и Зоя
расстроилась, когда услышала, что он сошел с ума и помещен в венскую психиатрическую
клинику. Балет, впрочем, перестал быть частью ее жизни, хотя она и ходила на
премьеры с Вандербильтами или с Асторами. Они жили активной светской жизнью:
ходили на поло, на балы, сами устраивали приемы и только в 1924 году, когда Зоя
обнаружила, что снова беременна, стали вести более размеренный образ жизни.
Однажды в их доме на Лонг-Айленде побывал после игры в поло принц Уэльский. Зоя
на этот раз плохо переносила беременность, и Клейтон очень надеялся, что у них
будет дочь. Пятидесятидвухлетний отец мечтал о дочери.