— Верь и жди? Неужели ты веришь, что кто-нибудь
вернется?
— Жизнь продолжается. Люди рождаются и умирают, одни
уходят, другие приходят. Вечно живет только наша собственная печаль. Николаю
теперь не больно. Он почивает в мире.
— А другие? — Она уже написала Маше пять писем, а
ответа не было.
— Мы можем только за них молиться.
Зоя кивнула. Все это она слышала прежде. Она сердилась на
судьбу, которая отняла у нее так много.
В первые дни после прекращения военных действий улицы были
завалены обломками домов, пострадавших от бомбардировок, и Зоя выходила только
за продуктами. Денег не хватало даже на самое необходимое. Спектаклей не было,
и они жили на те гроши, которые удалось сберечь.
— Позвольте помочь вам, мадемуазель?
Зоя почувствовала, что кто-то потянул за батон, который она
держала под мышкой. Зоя обернулась, готовая дать отпор непрошеному помощнику.
Не всем в Париже хочется получить поцелуй восторженного юнца в мундире,
подумала она, оборачиваясь и сжав кулаки, — и… задохнулась, роняя
бесценный батон…
Клейтон прижал ее к себе.
— О боже, боже! — Слезы брызнули у нее из глаз,
когда она упала в его объятия. Он был жив… жив… Казалось, они остались одни на
белом свете… одни в этом потерянном мире.
— Ну, ну, будет! — Он ласково улыбался: высокий, в
грязном, мятом полевом мундире, с огрубевшим, обросшим щетиной лицом, капитан
приехал в Париж только что. Он уже повидался с Евгенией Петровной, и она сказала
ему, что Зоя пошла в магазин, и он, словно мальчик, кинулся ее искать.
— У тебя все в порядке? — Она одновременно
смеялась и плакала, а он снова и снова целовал ее, радуясь, как и она, что оба
они живы.
Клейтон не стал рассказывать ей, как несколько раз был на
краю гибели. Сейчас это не имело значения. Они были живы, и, пробираясь через
толпу обратно к дому, он благодарил за это своего ангела-хранителя.
На этот раз он поселился в маленькой гостинице на Левом
берегу с многими другими офицерами. Першинг же вновь въехал в дом Миллзов, и
влюбленным некуда было податься. Естественно, они урывали каждое мгновение,
чтобы остаться вдвоем, и однажды вечером, когда Евгения Петровна заснула, они
рискнули даже уединиться в бывшей комнате Антуана. Графиня очень уставала и
большую часть времени спала.
Зоя уже несколько месяцев очень волновалась за нее, но
теперь ей придавало сил то, что Клейтон вернулся и был рядом.
Как-то они заговорили о расстреле в Екатеринбурге, и капитан
признался, что предвидел нечто подобное. Зоя поделилась с ним своими опасениями
насчет остальных членов царской семьи.
— В газете говорилось, что их перевели в безопасное
место… но куда? Я написала Маше пять писем, а ответа так и не получила.
— Вероятно, Боткин не может больше пересылать письма.
Это еще ничего не значит, малышка. Ты должна набраться терпения, —
спокойно сказал капитан, стараясь рассеять тревогу девушки.
— Ты говоришь, как бабушка, — прошептала она,
прижимаясь к любимому.
— Иногда я тоже чувствую себя стариком.
Клейтон заметил, как сдала графиня по сравнению с прошлым
его приездом. Она плохо выглядела, и он чувствовал, что Зоя тоже замечает это.
Сейчас графине было восемьдесят четыре года, причем последние два года выдались
особенно тяжелыми. Поразительно, что ей вообще удалось выжить.
Но тут тела их вновь соединились, и они предавались любви до
утра, забыв о своих заботах.
Последующие недели они были неразлучны, но десятого декабря,
почти через месяц после окончания войны, Клейтон пришел к Зое с нерадостными
известиями. В конце недели его отправляли обратно в Америку, но намного важнее
было то, что он принял мучительное решение относительно девушки, которую любил.
Узнав, что Клейтон уезжает, Зоя буквально оцепенела. В это
невозможно было поверить. Он не мог так поступить. И вот пришел тот момент, о
котором она никогда не задумывалась, считая, что он никогда не наступит.
— Когда? — только и спросила она Сезжизненным
голосом.
— Через два дня. — Он не отрывал от нее глаз;
капитану надо было сказать ей многое, но он не был уверен, что отважится на
это.
— Нам осталось мало времени для прощания, не так
ли? — печально сказала Зоя.
Они сидели в крошечной, мрачной гостиной, день был
пасмурный; Евгения Петровна мирно спала в их комнате, последнее время она часто
спала днем. Зоя снова начала ходить на репетиции, но бабушка, казалось, даже
этого не замечала.
— Ты будешь приезжать в Париж? — Она спросила это
так, как спрашивают постороннего, чувствуя себя уже оторванной от него, готовя
себя к тому, что должно произойти. В ее жизни собралось уже слишком много
разлук и прощаний, и она не знала, переживет ли еще и эту.
— Не знаю.
— Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь.
Возможно, он женат и у него в Нью-Йорке десять детей. Все
может быть. Жизнь слишком часто предавала ее, хотя к Клейтону это пока не
относилось. Но сейчас она сердилась даже на него.
— Зоя… Я знаю, ты меня не поймешь, но я очень много
думал… о нас с тобой.
Она мучительно ждала, что он скажет дальше. Душа, в которой,
казалось бы, не было уже живого места, болела как никогда.
— Зоя, ты свободна. Сначала я думал увезти тебя с собой
в Нью-Йорк… Мне этого очень хотелось. Но, боюсь, графиня не способна на такое
путешествие.
И потом… Зоя… — Он сделал паузу. — ..Зоя, я слишком
стар для тебя. Я уже говорил тебе. Это несправедливо.
Когда тебе будет тридцать, мне будет шестьдесят.
— Какое это имеет значение? — Зоя никогда не
разделяла его опасений насчет разницы в возрасте, и теперь она сердито смотрела
на него. Похоже, он ищет предлог для своего решения. — Ты просто хочешь
сказать, что не любишь меня.
— Наоборот, я говорю это потому, что слишком люблю тебя
и не хочу, чтобы ты связала свою жизнь со стариком. Мне сорок шесть лет, а тебе
всего девятнадцать. Это по отношению к тебе несправедливо. Ты заслуживаешь
молодого и энергичного мужчину, и, когда здесь все образуется, ты встретишь
кого-нибудь более подходящего, чем я, полюбишь его. Раньше у тебя просто не
было возможности. Ты была еще ребенком, когда вы уехали из России два года
назад; там ты была в безопасности, а в Париже на тебя свалилось слишком много
всего. Когда жизнь нормализуется, ты встретишь кого-нибудь, более подходящего
тебе по возрасту, Зоя. — Внезапно голос его прозвучал твердо, почти как у
отца. — С моей стороны было бы эгоизмом увозить тебя в Нью-Йорк. Я сейчас
думаю о тебе, а не о себе.
Но Зоя не понимала этой логики и смотрела на любимого
глазами, полными слез.
— Для тебя это было просто развлечением, да? — Ей
хотелось причинить Клейтону боль в ответ на ту боль, которую причинил ей
он. — Все понятно. Военный роман. Маленькая балерина, с которой ты
наездами развлекался в Париже.