У нее было небольшое ателье, и она производила впечатление
удивительно одаренной модистки. Собственноручно продемонстрировав свои изделия,
она удивила капитана энергией, жизнелюбием и вкусом: парижане казались капитану
вялыми и изнуренными войной.
— Тебе нравится?
Зоя побежала в свою комнату примерить платье и, когда
вернулась, выглядела совершенно обворожительной. Ей только очень хотелось бы
иметь красивые туфельки к этому платью и жемчужное ожерелье, когда-то
подаренное отцом, которое сгорело вместе с особняком на Фонтанке.
— Мне оно ужасно нравится, Клейтон!
Зоя обедала с Клейтоном в новом платье, а, потом оно лежало
на полу в его спальне.
Следующий день был последним; капитан уезжал в четыре часа
дня, и мысль об этом была для нее невыносимой. Зоя, как ребенок, никак не могла
поверить в разлуку, предаваясь любви в последний раз. Даже Евгения Петровна
огорчилась, что он уезжает. Прощания в их жизни стали слишком болезненными.
— Будьте осторожны, капитан… мы будем каждый день
молиться за вас. — В те дни бабушка и Зоя молились за многих. Графиня
поблагодарила Клейтона за огромную доброту к ним обеим.
Капитан же никак не мог заставить себя уйти, оставить Зою.
Он понятия не имел, когда вновь окажется в Париже.
Евгения Петровна дала влюбленным возможность побыть наедине;
слезы застыли в Зонных глазах, когда она смотрела на капитана, чье лицо
причудливо отражалось в серебряном самоваре. Перед самым уходом Клейтона Зоя,
рыдая, бросилась ему в объятия, и они долго стояли, прижавшись друг к другу.
— Я так люблю тебя, малышка… пожалуйста, прошу, береги
себя. — Он знал, как опасно сейчас жить в Париже: угроза захвата города
еще оставалась, и капитан молился, чтобы с Зоей ничего не случилось. — Я
вернусь, как только смогу.
— Поклянись мне, что будешь беречь себя.
Клянись! — потребовала Зоя сквозь слезы; она даже боялась подумать о том,
что может потерять еще одного близкого ей человека.
— Обещай не жалеть о том, что мы сделали. —
Клейтон понимал, что последствия их любви могут тяжело сказаться на положении
девушки. Он боялся, что она могла забеременеть в первый день их любви. В
последующие дни, правда, он был более осторожен, но в тот, первый, совладать с
собой не мог.
— Я никогда ни о чем не пожалею. Я слишком сильно люблю
тебя.
Зоя проводила капитана до машины и стояла, махая рукой, пока
автомобиль не скрылся из виду. Слезы катились у нее по щекам, когда она
смотрела, как исчезает, растворяется в сумерках ее любовь — быть может,
навсегда.
Глава 23
Несмотря на обещание писать, известий от Клейтона не было.
Вероятно, расположение штаба все еще было засекречено, и они были совершенно
отрезаны от мира, когда стояли на Марне, перекрывая немцам путь к Парижу.
В марте началось последнее крупное наступление немецких
войск, и союзники обороняли подступы к Парижу. Па улицах рвались снаряды, и
Евгения Петровна боялась теперь выходить из дома.
Взрывом снесло голову у статуи Святого Луки в Мадлен.
Повсюду бродили голодные, испуганные люди. Дягилев предоставил Зое возможность
уехать.
3 марта он с труппой балета уезжал на гастроли в Испанию, но
Зоя не могла оставить Евгению Петровну одну.
Она вновь осталась в Париже, но спектакли прекратились.
Теперь было слишком опасно даже ходить по улицам. И однажды Зоя чудом уцелела,
когда на Великую пятницу рухнула церковь Святых Георгия и Прокофия возле
Отель-де-Вилль. В тот день она решила пойти туда вместо собора Александра
Невского и только успела выйти наружу, как снарядом пробило крышу, которая
рухнула, убив и искалечив около сотни прихожан.
Поезда на Лион и на юг были заполнены людьми, в панике
покидавшими Париж. Но когда Зоя предложила бабушке уехать, Евгения Петровна
рассердилась.
— Как ты полагаешь, сколько можно убегать? Нет!
Нет, Зоя! Пусть они убьют меня здесь! Пусть только посмеют!
Я проделала слишком долгий путь из России, и я больше убегать не собираюсь!
Зоя впервые услышала, как старушка кричит в бессильной
ярости. Прошел почти год с тех пор, как они потеряли все и бежали из России.
Теперь у них не стало Федора, ничего нет на продажу и некуда ехать.
Все совершенно безнадежно.
Само французское правительство было готово бежать в случае
необходимости. Оно планировало переехать в Бордо, но генерал Фош поклялся
оборонять Париж до конца, призывая к этому даже горожан. А в это время союзники
несли большие потери на Марне.
Першинг находился там, и Зоя думала только о Клейтоне. Она
ужасно боялась, что его убьют; с тех пор как он уехал из Парижа, от него вестей
не было.
Зато Зоя получила письмо от Марии, которое доктору Боткину
удалось переслать ей; в письме говорилось, что месяц назад семью императора
перевели из Тобольска на Урал, в Екатеринбург. Из того, что писала Мария,
следовало, что жить им стало намного труднее. Им больше не разрешали запирать
двери, солдаты сопровождали их даже в баню. Зоя содрогнулась, читая все это,
переживая за подруг детства, особенно за Татьяну, которая была девушкой очень
гордой и застенчивой. Мысль о том, в каких ужасных условиях они оказались, была
для Зои невыносимой.
«Нам здесь ничего не остается, как терпеть. Мама заставляет
нас петь церковные гимны, когда солдаты внизу горланят свои ужасные песни.
Теперь они очень грубы с нами. Папа говорит, что мы не должны делать ничего,
что могло бы рассердить их. Днем нам позволяют немного погулять, а в остальное
время мы читаем или занимаемся вышиванием…» Слезы потекли по Зоиным щекам,
когда она прочла: «А ты знаешь, как я ненавижу вышивание, милая Зоя. Чтобы
скоротать время, я пишу стихи. Я покажу их тебе, когда мы наконец-то будем
вместе. Даже трудно представить, что сейчас нам по девятнадцать лет. Я всегда
считала, что девятнадцать — это так много, но теперь мне кажется, что я слишком
молода, чтобы умирать. Только тебе я могу сказать это, моя любимая кузина и
подруга. Я молюсь, чтобы в Париже ты была счастлива и в безопасности. Сейчас
мне пора идти заниматься. Мы все любим тебя, и, пожалуйста, передай привет от
нас и наилучшие пожелания тете Евгении». На сей раз она подписалась не ОТМА, их
семейным сокращением, а просто «любящая тебя Машка».
Зоя долго сидела в своей комнате и плакала, снова и снова
перечитывая письмо, прижимала его к щеке, как будто прикосновение бумаги могло
вернуть ей подругу. Внезапно страх за них пронзил ее. Казалось, все вокруг
становится угрожающим.
Но по крайней мере балетная труппа, в которой она танцевала,
в июне возобновила репетиции. Она и Евгения Петровна очень нуждались в деньгах,
но им так и не удалось найти квартиранта. Жители покидали Париж. Даже некоторые
русские эмигранты уехали на юг, но Евгения Петровна наотрез отказывалась
уезжать. Она твердила, что еще одно бегство не переживет.