— Я очень тебе сочувствую, — сказала Хелен,
потрепав Лиз по руке. Десять лет назад она тоже потеряла мужа — отца
Лиз, — но ему, во-первых, было семьдесят пять, а во-вторых, он скончался
после долгой болезни.
У Хелен было время смириться с неизбежным, да и дети их давно
выросли. И все же она очень переживала, когда ее муж умер, однако ее боль не
шла ни в какое сравнение с тем, что испытывала Лиз. И Хелен это понимала.
— Мне очень жаль, — добавила она, и по ее щекам
потекли слезы. Лиз тоже заплакала, и обе долго молчали. Говорить было не о чем,
поэтому они просто сидели в гостиной, и каждая думала о своем. Потом Хелен
вдруг встала и порывисто обняла дочь, и — впервые со времени рождения Джеми —
Лиз почувствовала, что мать любит ее.
Этого оказалось достаточно, чтобы она простила Хелен все.
Страшное горе, которое обрушилось на Лиз, странным образом примирило ее с
матерью, заставило забыть обиды, и Лиз была благодарна судьбе за это.
— Спасибо, мама… Хочешь чаю? — спросила она
наконец, и они вместе прошли в кухню. Когда они сели за стол, чтобы вместе
выпить чаю с остатками печенья, Хелен снова спросила дочь, планирует ли она
переезжать.
Услышав эти слова, Лиз невольно улыбнулась. На этот раз
вопрос матери не вызвал в ней раздражения.
С Лиз что-то произошло: у нее словно открылось второе,
внутреннее зрение, и она поняла — настойчивость Хелен есть не что иное, как
способ показать, что она тоже волнуется и переживает. Она хотела знать, что с
Лиз все будет в порядке, и не просила, а буквально требовала, чтобы та
успокоила ее.
— Я пока не знаю, но мне почему-то кажется, что мы
как-нибудь справимся, — сказал Лиз, печально улыбнувшись. За годы
совместной жизни им с Джеком удалось отложить довольно много денег, к тому же
Джек застраховал свою жизнь на значительную сумму. На крайний случай у нее была
ее юридическая практика. Так что голодная смерть ей и детям не грозила, да и
дело-то было не в деньгах — дело было в том, чтобы научиться жить без Джека.
— Мне не хочется ничего менять, во всяком случае —
теперь. Это может плохо отразиться на детях, — добавила она, немного
подумав.
— Как тебе кажется, можешь ты со временем снова выйти
замуж? — спросила Хелен, и Лиз снова улыбнулась. Мать изо всех сил
старалась быть деликатной, но у нее это плохо получалось.
— Вряд ли, — сказала она, покачав головой. —
Я просто не представляю, как я выйду замуж за кого-то другого… — Голос ее
дрогнул, и она поспешно прикусила губу, чтобы не разреветься. — И вообще я
не знаю, как я буду жить без него!..
— Но ты должна… Должна ради детей! — воскликнула
Хелен. — Сейчас ты нужна им больше, чем когда-либо. Может быть, тебе стоит
временно отказаться от практики и побыть дома с ними?
Но Лиз не могла себе этого позволить, и Хелен прекрасно это
понимала. Все дела, все клиенты теперь были целиком на ее ответственности, и Лиз
не могла просто так взять и устроить себе каникулы, как бы она в них ни
нуждалась. Их с Джеком клиенты доверяли им, рассчитывали на них. Лиз не могла
их подвести.
— Я не могу закрыть контору, мама, — сказала
она. — Ведь я отвечаю за тех, кто к нам обратился.
— Ты хорошо подумала, милая моя? — Хелен
прищурилась и достала из сумочки сигареты и зажигалку. Курила она редко —
Особенно в последнее время, — но Лиз почему-то чаще всего представляла
себе мать именно с дымящейся сигаретой в пальцах. — Знаешь поговорку: по
одежке протягивай ножки.
Она вздохнула и, запрокинув голову, пустила к по — толку
тоненькую струйку дыма, но Лиз заметила, что в глазах Хелен тоже блестят слезы.
Все-таки у нее были и сердце, и душа; просто ее высказывания зачастую были
слишком резки и рассчитаны на немедленное решение вопроса, причем раз и
навсегда. Таковы были ее первые побуждения, и это приводило к недоразумениям и
непониманию между ними. В большинстве случаев Хелен желала дочери добра, но не
умела правильно выбрать слова, чтобы выразить свои мысли и чувства.
— Ничего, как-нибудь справлюсь.
— Хочешь, я останусь и поживу с тобой немножко?
От неожиданности Лиз потеряла дар речи. За последние
несколько часов Хелен успела уже несколько раз удивить ее. Лиз просто терялась
в догадках, какие еще сюрпризы мать может ей преподнести. Но, немного подумав,
она отрицательно покачала головой. Если бы Хелен осталась, Лиз пришлось бы
заботиться и о матери тоже, а она еще не знала, хватит ли ей сил на собственных
детей.
— Нет, спасибо. Если мне будет нужна помощь, я тебе
позвоню. Обещаю…
Две женщины протянули друг другу руки через стол и несколько
минут сидели молча. Потом Хелен затушила дымившуюся в пепельнице сигарету и
пошла ложиться. Лиз немного задержалась, чтобы поставить чашки в посудомоечную
машину. Когда она уже собиралась спать, ей позвонила Виктория. Подруга хотела
знать, как она себя чувствует, и Лиз ответила, что все в порядке, но обе знали,
что это не так. Было уже совсем поздно, когда Лиз поднялась к себе и легла, но
сон не шел, и почти всю ночь она плакала и думала о Джеке.
Хелен уехала в аэропорт рано утром, и Лиз осталась с детьми
одна. До самого обеда она бесцельно слонялась по дому, не находя себе места;
дети тоже сидели скучные, и только предложение Кэрол, пообещавшей свозить всех
в парк поиграть в кегли, вызвало слабый всплеск энтузиазма. После обеда они
действительно уехали, а Лиз отправилась в кабинет Джека, чтобы разобрать его
бумаги. Джек всегда отличался некоторой безалаберностью, и она была приятно
удивлена, обнаружив, что бумаги и документы в его столе аккуратно разложены по
папкам, и каждая снабжена специальной этикеткой.
Она без труда нашла завещание, страховой полис, оплаченные
счета и некоторые другие документы, необходимые для оформления наследственных
прав. Никаких неприятных сюрпризов, ничего, что могло бы ее обеспокоить или
хотя бы насторожить, ни в столе, ни в маленьком, встроенном в стену сейфе Лиз
не нашла и вздохнула почти с облегчением. По крайней мере, ей не нужно было
начинать никаких тяжб с организациями, фирмами и частными лицами, отстаивая
свои интересы и интересы своих детей. Джек, словно что-то предчувствуя,
позаботился обо всем заранее.
Стоило Лиз подумать об этом, как в глазах у нее защипало, и
очередная папка с документами выпала у нее из рук. Ей очень не хватало Джека —
больше, чем она могла себе вообразить. С его смертью она как будто лишилась
доброй половины собственного "я", перестала быть целым человеком. Как
с этим можно справиться, Лиз не знала.
Она снова проплакала несколько часов кряду, и когда Кэрол и
дети вернулись из парка, на Лиз было страшно смотреть. Ноги не держали ее,
однако лечь она отказалась и, придя на кухню, села на табурет и стала молча
смотреть, как Кэрол готовит ужин — гамбургеры и жареную картошку. (Индейку они
выбросили сразу после Рождества, так как Лиз было страшно подумать о том, чтобы
просто взглянуть на нее, не говоря уже о том, чтобы ее готовить.) В девять дети
уже разошлись по своим комнатам.