— Думаю, да. Мне кажется, не зная, я догадывалась. Но
сегодня после полудня… — Ее голос затих. Сегодня? Разве? Кажется, это случилось
несколько лет назад. — Сегодня в полдень я увидела газеты, заголовки… бунт
в Сан-Квентине. Это ведь твоя работа, Люк, не так ли? — Он кивнул. —
Что они с тобой сделают, Лукас?
— Кто? Эти свиньи полицейские?
— И они тоже.
— Пока ничего. Им нечего мне пришить, малыш. Я
профессионал. Но это тоже часть проблемы. Им никогда не удастся пришить мне
что-либо, и поэтому однажды они попробуют лишить меня привилегий. Если не
отомстить.
— И они могут сделать это? — удивилась Кизия.
— Могут, если захотят. Зависит от того, как сильно им
захочется сделать это. Сейчас же, как мне кажется, они напустили в штаны от
страха.
— Лукас, ты не боишься?
— Что это меняет? — Он упрямо тряхнул
головой. — Нет, моя красавица. Я не боюсь.
— Лукас, ты в опасности? Я имею в виду реальную
опасность.
— Ты считаешь, что под угрозой мое досрочное
освобождение, или имеешь в виду другую опасность?
— И то и другое.
Он считал, что Кизия должна знать, и потому ответил — более
или менее честно:
— Никакая реальная опасность мне не угрожает, малыш.
Замешано несколько обозленных человек, и среди них — один мерзавец, с которым
мне не хотелось бы иметь никаких дел. Те, что освободили меня под честное
слово, пока не собираются что-либо предпринимать. А потом они поостынут. Ну а
горячие головы, участвовавшие в бунте, побоятся даже пикнуть. Нет, опасность
мне не грозит.
— Но ведь может, так? — Было мучительно думать о
такой возможности, признавать угрозу… допускать ее. С самого начала ей это было
известно. Но сейчас она любит этого человека. Ей не хочется, чтобы он был
неугомонным возмутителем заключенных. Она предпочитает, чтобы он вел спокойную
жизнь.
— О чем ты думаешь? Ты уже с минуту витаешь где-то за
тысячи миль отсюда. Ты даже не слышала, что я ответил на твой вопрос.
— А что ты ответил?
— А то, что опасность подстерегает нас даже при
переходе через улицу, поэтому не следует быть параноиком. Ты тоже можешь
оказаться в опасности. Тебя могут похитить и запросить большой выкуп. Ну и что?
Стоит ли из-за этого сходить с ума? Я здесь, рядом с тобой, прекрасно себя
чувствую и люблю тебя. Это все, что тебе следует знать. О чем думаешь сейчас?
— О том, что лучше бы тебе быть биржевым брокером или
страховым агентом. — Она улыбнулась, а он попытался отшутиться:
— О, малыш, ты набрала не тот номер!
— Хорошо. Значит, я сумасшедшая. — Она в смущении
пожала плечами, но тут же посерьезнела. — Люк, почему ты продолжаешь
участвовать в этих событиях? Разве без тебя нельзя? Ты уже не в тюрьме. Все это
может обойтись нам слишком дорого.
— Хорошо, я скажу тебе почему. Потому, что некоторые из
тех ребят, что за решеткой, зарабатывают всего лишь по три цента в час.
Изнурительная работа в условиях, в каких ты не позволила бы жить даже своей
собаке. А ведь у них есть семьи, жены, дети, как и у других людей в этом мире.
Эти семьи живут на социальную помощь. Но она им не понадобится, если те, кто за
решеткой, начнут получать приличную зарплату. Не высокую, а всего лишь
справедливую. А почему бы им не откладывать лишние деньги? Они в них нуждаются,
как и мы с тобой. Они зарабатывают себе на хлеб. Они вкалывают. Вот почему мы
организуем их выступления. Система, какой мы пользуемся при их организации,
может быть внедрена в любой тюрьме. Как в здешней, например. То же самое, но с
небольшими изменениями мы собираемся сделать в Фольсоме. Возможно, на следующей
неделе… — Увидев выражение ее лица, он отрицательно покачал головой. —
Нет, они во мне не нуждаются, Кизия. Свою работу я сделал здесь.
— Но почему, черт возьми, ты должен все это
делать? — Ее голос прозвучал сердито, и это удивило его.
— Почему нет?
— Прежде всего — твое освобождение. Если ты освобожден
условно, значит, ты все еще «принадлежишь» государству. Тебя приговорили от
пяти до пожизненного, не так ли?
— Да, так.
— Значит, формально твоя жизнь принадлежит им.
Правильно?
— Нет, неправильно. Только на следующие два с половиной
года, когда истечет условность моего срока. У меня такое впечатление, что ты
кое-что прочитала по данному предмету. — Он закурил очередную сигару,
стараясь не смотреть ей в глаза.
— Да, прочитала. Ты и не пытайся говорить мне про два с
половиной года. Они могут аннулировать твое освобождение в любой момент, когда
посчитают нужным, и тогда ты опять попадешь к ним пожизненно или в лучшем
случае лет на пять.
— Но, Кизия… почему они захотят сделать это? — Он
притворился, что не понимает.
— О, Бога ради. Люк. Не будь наивным. Или все это ради
меня? Или ради агитации в тюрьмах? Ты нарушаешь соглашение о твоем условном
освобождении. Не мне говорить тебе об этом. Я не такая глупая, как ты
думаешь. — Она прочитала больше, чем он мог себе представить. И с ней было
нелегко спорить. Она права.
— Кизия, я никогда не считал тебя дурочкой. — Его
голос звучал покорно. — Но и я не глуп. Я говорил тебе, им не удастся
пришить мне эти волнения.
— Как ты можешь? А что, если один из тех, с кем ты
делаешь эту работу, проговорится? Что тогда? А что, если какому-то подонку это
все надоест и он просто убьет тебя? Кто-нибудь из «радикалов», как ты их называешь.
— Вот тогда и будем волноваться. Тогда. А не сейчас.
Какое-то время она молчала, в глазах накапливались слезы.
— Извини, Лукас. Ничего не могу с этим поделать. Меня
это беспокоит. — Она знала, что есть все причины для тревоги. Лукас не
собирался кончать со своими делами в тюрьмах, и поэтому над ним продолжала
витать опасность. Оба они об этом знали.
— Ну, не надо, малышка. Давай забудем все и пойдем
поедим. — Он поцеловал ее в глаза, в губы, притянул к себе обеими руками.
Пора прекратить этот тяжелый разговор. Напряженность между ними постепенно
спадала, но слезы все еще сверкали в ее глазах. Кизия была уверена, что ведет
проигранную битву, если думает отвратить его от того, чем он сейчас занимается.
Лукас был прирожденным игроком. Она лишь молилась, чтобы он не оказался в
проигрыше.
Через полтора часа после ее прилета они спустились в
вестибюль.
— Куда мы идем?
— В «Ванесси». Там лучшая паста в городе. Ты не знаешь
Сан-Франциско?..
— Не очень хорошо. Когда-то, ребенком, я была здесь,
второй раз — около десяти лет назад, на приеме. Но видела немного. Где-то мы
пообедали, потом остановились в отеле. Помню канатный трамвайчик, и это,
пожалуй, все. Я была здесь с Эдвардом и с Тоти.
— Звучит забавно. Господи, да ты совсем не знаешь
города.