–Я не нуждаюсь в помощи,– буркнула я, стараясь принять положение, более близкое к вертикальному.
–Неужто? Уверен, ты можешь легко… соскочить и умчаться прочь. Но, дай угадаю, тебе этого просто не хочется?
–Не будь такой язвительной задницей.
–Не будь занозой в моей язвительной заднице.– Он протянул мне руку.– Давай, я слишком устал для перепалок.
Он выглядел утомленным, а темные круги под глазами за несколько дней прибавили ему лет десять. Поспать было невозможно, мы редко останавливались, все время боялись, что Лео следует за нами по пятам. А если Знахаря нет дома… Я даже не задумывалась, что тогда делать. Куда идти.
Приняв руку капитана, я позволила ему поднять меня на ноги. Нетвердые ноги. Пришлось опереться на его руку, поскольку мир закружился, а по краям поля зрения уже ползла темнота. Он терпеливо ждал, но, кажется, встревожился.
–Я хорошо себя чувствую,– сказала я.– Просто голова закружилась.
–Ага, прекрасно. А я нисколько не беспокоюсь, что ты сейчас свалишься замертво, совсем нет.
–Это не утешает.
–И не должно. Мне кажется, мы больше не пытаемся успокоить друг друга, госпожа Мариус. Вот, держись за борт повозки, я спрыгну, а после сниму тебя. Конечно, с твоего разрешения.
Он так снисходительно произнес последнюю фразу, и я пожалела, что не хватит сил ударить его и не рухнуть. Что поделать, я схватилась за край повозки и позволила ему спустить меня наземь, ощущая себя так же хорошо, как подбитая птица.
–Идти можешь? Или дать тебе руку?
–Я могу идти,– отозвалась я, хотя еле ползла.
Императрица уже скрылась в доме, но отсутствие каких-либо звуков оптимизма не вызывало. Несмотря на малое количество прислуги у Знахаря, прежде этот дом таким безжизненным не казался.
Проковыляв половину двора, по пути расслабляя одеревеневшие суставы и мышцы, я уверилась, что мы здесь одни. Когда вышедшая императрица покачала головой, умерла последняя надежда.
–Никаких следов. Похоже, дом покинули несколько дней назад. В мастерской лежат трупы, но они какие-то… липкие.
–Восхитительно.
–Только не говори мне, что брезгуешь мертвецами, госпожа Мариус.
Я встретилась с ее взглядом – слегка выпученные глаза покойного странника, кожа бледная, как восковая.
–Мертвецы бывают разные.
–Какая мудрость! Постараюсь это запомнить.
–И чего мы сегодня такие злобные?
Императрица потупилась.
–Может быть, это как-то связано с тем, что не удалось отдохнуть, или с бегством от непонятного фанатичного изувера?
–Не-а, думаю, это из-за того, что мы все мерзавцы.
Императрица прищурилась, но предпочла отвернуться и не клюнула на мою приманку.
–Пойду поищу на кухне еду. Тебе надо отдохнуть.
–Ты теперь указываешь мне, что делать?
–Пока ты в моем теле – именно так, я буду указывать, что тебе делать,– бросила она через плечо.– Это тело протянет недолго, и тебе нужно отдохнуть, а иначе мое не сможет поддерживать нас обеих.
Она права, но мне было тошно все время чувствовать себя разбитой и слабой, не в силах делать то, что нужно. Путь от повозки до входной двери показал, на что я теперь способна.
–Я знаю, что необходимость заботиться о себе тебе непривычна, госпожа Мариус, и знаю, что это тебя раздражает, ведь ты привыкла быть гораздо сильнее. Мне потребовалось много времени, чтобы хоть как-то с этим смириться. Идем. Я помогу тебе лечь. Ты отдохнешь и поешь. Потом попробуем выяснить, что наш Знахарь знал об этом ублюдке.
Кайса снова пришла в мой сон. А вернее, во сне я стала ей, мои связанные онемевшие руки покоились на коленях. Экипаж трясся подо мной, но сквозь грохот и лязг звучал голос. Лео восседал напротив, положив ногу на сиденье и держа на коленях открытую священную книгу. Расслабленный, без маски и с растрепанными волосами, он обладал какой-то неистовой красотой, так не соответствующей безжизненной версии того же лица, которую я привыкла видеть у Септума.
–Человек преклоняет колени на рассвете и на закате и благодарит Бога за ночь и день, за луну и звезды,– читал он, и слова окутывали меня, как теплое одеяло.– Хотя он преклоняет колени вместе с другими, он один в глазах Бога, как и тот, кто с ним рядом. Каждый из собравшихся на молитву одинок перед Богом.
Лео поднял голову. Наши взгляды встретились. Я впервые заметила, что его глаза, глубокие заводи, где я могла утонуть, были зелеными, с золотисто-карими крапинками. «У них всех одинаковые глаза?»– сонно и расслабленно подумала я, не в силах отвести взгляд. Он умолял меня помочь ему. Никто и никогда не просил меня о помощи. Никто и никогда во мне не нуждался.
–Нас великое множество,– продолжал он.– Мы паства, мы едины, даже если разделены. Всякий, кто преклоняет колени, посвящая Богу свои мысли, душу и тело, больше не одинок. Пусть его колени на холодной земле, пусть туман утра скрывает все от его глаз – он не одинок. Он больше никогда не будет один.
Лео закрыл книгу, но и после того как он замолчал, охватившее меня ощущение тепла и покоя оставалось еще надолго. Не знаю, сколько времени мы так сидели вместе, но когда тепло начало угасать, а истома ослабла, я почувствовала себя покинуто, пока не обрела свободу, как будто пробилась на поверхность сквозь черноту моря и глотнула воздуха.
Я внезапно очнулась. Из высокого окна сквозь закрытые ставни пробивался послеполуденный солнечный свет.
–Вот и хорошо,– пробурчала императрица.– Я принесла еду. Тебе нужно поесть, госпожа Мариус, и не говори мне, что не хочется и ты устала,– я прекрасно знаю, как действует эта болезнь, как день за днем стремится убить меня. Ни одно лекарство из тех, которыми меня пичкали лекарь Кендзи и Знахарь, не шло мне на пользу так, как еда. Так что замолкни и ешь, даже если сразу после этого придется опять вздремнуть.
У меня не было сил спорить. Императрице удалось приготовить немного риса, суп, кусочек соленой рыбы и какую-то подвявшую зелень. И чай.
–Я не люблю чай.
–Ты, может, и не любишь, но мое тело привыкло пить чай по нескольку раз за день. Вспомни, как ты себя чувствовала без… как там оно называлось? Пьянка?
–Пойло.
–Вот именно. Так что пей и не ной.
–Я же не ребенок.– Она помогла мне сесть холодной и жесткой рукой, до нее неприятно было дотрагиваться.– Тебе не странно заставлять саму себя что-то делать?
Она склонила окоченевшую шею.
–Да, немного. Но когда, как я, всю жизнь себя заставляешь и укоряешь, то не так уж и странно. Хотя знаешь…– она попробовала улыбнуться. Получилось криво, у трупа не шевелилась половина лица.– Я куда добрее к тебе в моей шкуре, чем была когда-либо к себе.
Мне было знакомо это чувство, но я не могла говорить о нем, я не могла открыть незажившую рану, вечно тлеющую внутри. Вокруг этой раны я и вырастила Кассандру Мариус, чтобы защитить маленькую девочку, на которую плевали и кричали за то, что она не как все, которая всегда знала, что не права, плохая, сломленная, порочная. Каждое наказание было заслуженным. А когда меня некому стало наказывать, я наказывала себя сама.