Закон контролера - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Силлов cтр.№ 20

То, что я взял в плен конченого морального урода, сомнений не было. Что ж, тем хуже для него – значит, в методах допроса можно не стесняться. Тем более что эсэсовец вроде начал приходить в себя.

Пока он окончательно не очухался, я снял с него всю униформу и примерил на себя, ибо внедряться в фашистский город в моем черном бронекомбезе было как минимум неразумно. Брюки подошли нормально, сапоги оказались на размер больше – ничего, вторые трофейные носки поверх своих надену, и норм. А вот китель с рубашкой в плечах оказались узковаты, пришлось сзади разрезать вдоль и то и другое, накинув сверху более просторный плащ с утепленной подкладкой. Ремень с портупеей, кобура с пистолетом, кинжал на цепи и фуражка с серебряным черепом дополнили маскарад. Пора было будить фашиста, который все никак не мог окончательно вернуться в этот мир из полуобморочного состояния.

На всякий случай я соединил ему за спиной большие пальцы его же наручниками, после чего резко нажал на две болевые точки под нижней челюстью. Не особо гуманный метод реанимации, но церемониться с любителем жутких «сувениров» из концлагеря я не собирался.

Эффект от подобной «реанимации» подобен удару электрического тока. Эсэсовец дернулся – и тут же добавилась боль в пальцах от его же наручников, что помогло пленнику окончательно прийти в себя – и увидеть клинок штык-ножа, приставленный к глазу.

–Говорить будем?– скучным голосом на немецком поинтересовался я. Видимо, с сильным акцентом, так как фашист рассмеялся натянуто-искусственным смехом, а отсмеявшись, процедил сквозь зубы:

–Мне не о чем разговаривать с унтерменшем.

Понятно. Эсэсовец боялся, голос его выдал, но надо отдать ему должное, держался хорошо. Можно было, конечно, перейти ко второй фазе экспресс-допроса, выколов один глаз, и, приставив острие штыка ко второму, повторить вопрос. Но у этого метода есть недостаток: допрашиваемый может вырубиться от болевого шока. Или сойти с ума от ужаса и осознания невосполнимой утраты – такие случаи известны. А мне никак нельзя было терять такой источник информации: судя по витому погону и петлице с изображением дубового листа, я отловил целого штандартенфюрера, то есть эсэсовского полковника. Второй раз так сто процентов уже не повезет.

Были, конечно, и менее радикальные способы допроса – например, слегка взрезать щеку и потянуть за лицевой нерв, или аккуратно ввести штык в ноздрю, слегка проталкивая его вверх по мере поступления неискренних ответов. Но все это чревато воплями, которые придется жестко пресекать, дабы в парк не набежали любопытные, желающие посмотреть, кто ж так истошно орет в этом царстве красоты и гармонии. Да и не люблю я, если честно, эту неаппетитную возню, которую использую лишь в случае крайней необходимости…

И тут меня самого словно током ударило изнутри. В памяти вдруг всплыли слова Гебхарда: «Ты стал псиоником… Я ментальным ударом разрушил барьеры, поставленные самой природой ограничивать силу людей».

Кто такие псионики, я знал прекрасно. В Чернобыльской Зоне, например, это мутанты, человекообразные существа, способные силой мысли подчинять своих жертв, заставляя тех выполнять свои приказы. Надо же, как интересно девки пляшут… Попробовать, что ли?

И я попробовал, представив, как вхожу в голову фашиста, словно в дом. Ударом ноги выбиваю воображаемую дверь, снося естественную защиту разумного живого существа от проникновения в святая святых,– и вот я уже внутри большого чердака, заставленного коробками. Большими, поменьше и совсем крохотными. Причем коробки эти не стояли на месте, а вяло, словно в невесомости, перемещались туда-сюда.

Некоторые из них были открыты, и в них отчетливо виднелось содержимое. В одной – пульсирующая биомасса синюшного цвета, в другой – мешанина из сломанных детских игрушек, преимущественно кукол с оторванными головами и конечностями, в третьей – миниатюрный древний кинопроектор, проецирующий на крошечный экран черно-белый фильм, где худой и жилистый мужчина представительной внешности методично лупит ремнем пацана лет десяти, перегнув его через колено. Причем пацан не кричит, а лишь вздрагивает от каждого удара, немигающими глазами разглядывая воображаемую точку на засиженной клопами стене.

Я так и не понял – я эдаким странным образом вижу содержимое черепной коробки эсэсовца или же ему удобнее в таком «коробчатом» формате представлять свои мысли, чувства, переживания и воспоминания. Но, как бы там ни было, перед моим внутренним взором предстало то, что принято называть личностью человека, и выглядело оно именно так.

При этом я осознавал, что могу одним легким прикосновением подробно ознакомиться с содержимым любой коробки. Словно я в библиотеку пришел. Выбирай любую книгу, читай, не понравится – бери другую…

Но у меня не было времени копаться в содержимом головы фашиста, сортируя, что мне понадобится, а что нет. При этом я знал, что снаружи, за дверью, которую я мысленно вынес ударом ноги, находится мой «чердак», гораздо больший по размеру, чем тот, куда я попал.

И тогда я просто представил, что все эти коробки оперативно переезжают на мою территорию,– и коробки, послушно выстроившись в цепочку, поплыли к выходу.

Я не знаю, сколько мгновений в нормальной реальности занял «переезд», но подозреваю, что очень быстро. Последняя коробка нырнула в пустой дверной проем, и следом за ней вышел я. Мой ход мыслей был простым и логичным: чем ковыряться в чужой голове, проще перезагрузить всю информацию в свою. Ибо всяко проще фильтровать инфу в своей голове, чем пытаться выудить из чужой крупицы чего-то полезного.

Я перешагнул порог, отделяющий чужой «чердак» от моего, пристыкованного к нему намертво,– и разорвал ментальную связь.

Вот оно, значит, каково, быть псиоником… Вторжение в чужой разум, где все, что человек считал своим личным, неприкосновенным сокровищем, лежит пред тобой, словно товары в лавке. Бери любой, пробуй, исследуй, а хочешь – забери насовсем…

Хотя насовсем, наверно, все-таки лучше не надо.

Фашист сидел, прислонившись спиной к дереву и не мигая уставившись в одну точку. Из полуоткрытого рта на подбородок стекала струйка слюны, но эсэсовец не спешил ее вытереть. Она ему нисколько не мешала. Ему сейчас вообще все было по барабану. Как свежему трупу, в котором медленно затухают жизненные процессы. Видел я такое в Зоне, когда после атаки псионика человек превращается в овощ. Значит, вот как оно происходит на самом деле – просто в голове становится стерильно, как на складе, из которого вынесли все подчистую.

Первой моей мыслью было – переборщил я. Все-таки нельзя так с живым человеком.

И тут же пришла вторая.

С человеком – и правда нельзя. А с тем, кто должен был сдохнуть на виселице двенадцать лет назад, но почему-то не сдох,– можно как угодно.

Я повернулся и неторопливо направился к выходу из парка. Конечно, эсэсовца скоро найдут. И, конечно, установят личность. Но на это потребуется время, которое сейчас было моим единственным козырем. Как только местные фашисты поймут, что некто ограбил их штандартенфюрера в буквальном смысле подчистую, включая содержимое головы, на уши встанет весь город.