А вот в лояльности молодой Повилики нельзя быть таким уверенным. Она с остервенением влюбленной юности бросается защищать графского наследника, стоит просто чихнуть в его сторону. Похоже, смазливый искусствовед пустил корни в податливом девичьем сердце, а значит Клематис в любой момент может переметнуться в стан врага, и тогда я проиграю уже не очередную битву, но всю войну. Хотя сила ее, вырвавшаяся на свободу в проросшем под окнами цветке, все еще дремлет и нуждается в пробуждении. Пока на поверхности лишь обычная повиликовая тяга, сродни женскому природному кокетству,— привлечь в свои сети перспективного господина, опутать его узами любви и выпить без остатка. Так поступали все «оплетающие сестры», только моя Тори да Лунная лоза, мать Клематиса, выделились из плеяды жен и спутниц успешных, богатых и перспективных. Все-таки не зря садовники прозвали их паразитками, ох, не зря. Вот и эта мелкая заноза неуловимо притягательна — я не смог спровадить ее восвояси, сам вызвался обучить родовой магии, да и треклятый сон никак не идет из головы. Правда, не только из моей — девчонка то и дело бросает недвусмысленные взгляды, прикусывает губу, а в мыслях все то же бесстыдство. Давал же себе слово держаться подальше от Повилик, нет ведь, дернула нечистая.
Хотя, кому я вру? Клематис в моей машине, как и встреча с Белой Розой тридцать лет назад — лишь попытки исправить страшное, непростительное зло, совершенное в прошлом. Что бы я ни делал, куда ни бежал — оно уродливо проступает сквозь все слои, отпечатывается в любой картине, как душа человека с годами отражается на лице под любым гримом, несмотря на выбранные роли и надетые маски. Может, Маттео прав — именно я — то древо зла из повиликового пророчества?
* * *
Полина бесилась. Она сама уже не понимала, почему решила остаться. Явно не за тем, чтобы полдня таскаться босой по лесу следом за мрачным, погруженным в свои мысли мужчиной. Изредка ей удавалось уловить обрывки размышлений, направленные в свой адрес, но чаще это был тяжелый угнетающий шум, тянущий в пропасть, как вечность назад в хранилище, где Рейнар подсунул ей блокнот эскизов. Привлекательный искусствовед с искренними, бездонными, как летнее небо, глазами казался иллюзией, мороком прошлого, постепенно растворяющимся в лиловой дымке Халлербоса.
«Притащил меня сюда, чтобы одурманить, переманить на свою сторону и использовать в личных целях, не иначе!» — вскипала в душе бесконтрольная злость, хотя разум склонялся поверить в историю Гиностеммы. Единственное, что отрицало все существо Полины,— причастность Гарнье к мировому злу. Устало остановившись посреди небольшой лужайки, девушка раздраженно топнула по земле. Смятые цветы возмущенно зазвенели, заголосило переливчатое лесное радио, на все голоса обсуждая непростительную грубость гостьи.
—Цыц! И без вас голова раскалывается,— огрызнулась Полина, зажмуриваясь и закрывая ладонями уши, пытаясь сбежать от родовой магии — навязчивой, вездесущей, но неподвластной отмеченной знаком клематиса. За всю многочасовую прогулку она смогла лишь несколько раз уговорить деревья приподнять ветви от земли, да несколько гиацинтов склониться в почтительном поклоне. Карел, меж тем, по мановению руки заставлял бутоны распускаться, молодую буковую поросль пробиваться у материнских корней; ускорял рост травы и проклевывание листвы, походя оставлял дорожки из цветущего барвинка, просто ступая босым по влажной прогалине.
—Это мой лес, оттого мне легко здесь колдуется,— объяснял мужчина,— Халлербос пропитан моей магией, но она и твоя тоже. Повиликовая родовая сила, данная самой природой, позволяет взращивать, ускорять цветение и созревание, продлевать пору весенней радости жизни и удерживать летнюю зрелость. Мы — дети первородной Матери, порождение древней силы — почувствуй, услышь, прими, дай ей прорасти в тебе.
—Я слышу и чувствую с детства, а толку-то?— раздраженно фыркнула Полина, касаясь молодой блестящей почки, та в ответ почернела и усохла.— Повилики выживают за чужой счет — в этом наша суть. Мы пожираем своих господ, вытягиваем их энергию и силу, как вампирши, пиявки, как…
—Паразитки,— услужливо подсказал Карел.— Именно так вас называют Садовники. А подобные мне — сорняки. Женщины нашего рода живут за чужой счет, а мужчины без должного контроля продлевают жизни возлюбленных. Дай волю первым — и они сведут в могилу цвет общества, позволь вторым — расплодятся и заполонят мир. Повилики — угроза привычному укладу, нуждающаяся в постоянном контроле и поддержании баланса. Только что ты прослушала вводный курс для начинающего адепта Ордена Вольных садовников. Готова вступить в их ряды?
Карел смотрел с издевкой, скрестив руки на груди, а у его босых ног в безусловном обожании стелились лиловые цветы Халлербоса.
—Хочу как ты! Но у меня никогда так не получится.
—Не получится так, попробуешь по-другому. Я десятилетиями оттачивал навыки, учился слушать и понимать. Лет через сто от скуки ты освоишь и не такие фокусы.
—Мне дано четверть века, а дальше никто не знает, что будет. Проклятие, вроде бы, снято, но ни одна Повилика еще не жила непроклятой. Может, я вообще завяну без…— «без любви» хотела добавить Полина, но очень некстати вспомнила жаркий сон и нескромные ласки стоящего напротив мужчины. Сладкое будоражащее возбуждение отразилось румянцем на щеках, стиснуло желанием низ живота, заставило отвести взгляд и поджать босые пальцы. Незамеченный девушкой, из земли у мизинца проклюнулся тонкий росток. Карел удовлетворенно кивнул, отмечая связь похотливого первобытного инстинкта и родовой силы, но Полина уже взяла себя в руки и растоптала маленькую победу, даже не заметив.
—Ты должна отбросить покров цивилизации, преодолеть века паразитирования и вернуться к корням. Мы от рождения способны созидать.
—А если подобные мне могут только брать, ничего не давая взамен?— Полина отвернулась, ощущая подступающий к горлу комок усталого бессилия. Ей было чертовски жаль себя — нелепую избранную, попавшую в непонятные игры древних сил, с дурацким цветком, самовольно меняющим цвет, изучившую вдоль и поперек Писание бабки, но не получившую ни от кого из живых Повилик ни одного дельного совета. Ее мать, Лика — Лунная лоза слишком поздно обрела красивый и редкий дар, особый вид эмпатии, позволяющий чувствовать и передавать эмоции сквозь время и пространство. В полнолуние все тело Лики покрывалось цветочным перламутровым узором, но кроме эстетической красоты назначение его было неясно. Советы же почившей Виктории — Ежевики сводились в большинстве своем к правильному выбору господина и способах сохранения «кормовой базы» — как продлить молодость себе и не угробить раньше времени выбранную жертву. Доступные Полине отголоски памяти засохших Повилик так же имели мало проку — складывалось ощущение, что на протяжении веков женщины их рода были озабочены только собственным выживанием и сохранением преемственности поколений.
—Мы прОклятые последствия акта насилия, неспособные любить и созидать,— горько сорвалось с подрагивающих от захлестнувших эмоций губ.— Тебе легко, Повилика любила художника — твоего предка. Мой же пра-пра-какой-то там дед взял желаемое силой.
Картины из прошлого Первородной, увиденные в процессе инициации, до сих пор снились Полине ночами, пугая своей правдоподобностью. Вот и сейчас девушка провалилась в бездну чуждого ужаса, ощутила на губах вкус крови, почувствовала беспомощность хрупкого стебля под вероломной тяжестью насильника. Ее трясло яркостью воспоминаний юной невинной травницы, жившей пятьсот лет назад. Потому Полина инстинктивно вздрогнула, когда ладони Карела легли ей на плечи, попыталась вырваться, когда мужские руки сомкнулись, заключая в объятия, и сникла, когда тихий низкий голос попросил: