Я был ребенком от оккупанта.
Безотцовщина.
—Твоя мама — американская шлюха,— говорили ребята.
—На самом деле он не был янки,— рассказала она намного позже.— Потому что, когда я встретила твоего отца первый раз, он был в шотландском килте. Клетчатой шерстяной юбке с застежками-пряжками. А под ней ничего.
Стихотворец
—Почитай мне, Гекла.
—А что ты хочешь, чтобы я почитала? Халльгрима
[14]?
Беру в руки «Страстные псалмы».
—Халльгрим терзался, как и я,— говорит мой друг.
Рядом с кроватью книжная полка, пробегаю глазами по корешкам. Достаю несколько книг и про себя читаю, что написано на обложках. В отличие от книжной полки у нас дома здесь много книг на иностранных языках. Кроме биографии лорда Байрона на исландском, роман Томаса Манна, «Как важно быть серьезным» Оскара Уайльда, сборники Рембо, Верлена и Уолта Уитмена. Обращаю внимание, что также представлены женщины: Вирджиния Вулф, Эмили Дикинсон и Сельма Лагерлёф.
—Это моя гомосексуальная полка,— доносится с кровати голос Йона Джона.
Он садится, тянется за книгой и листает, пока не находит нужные строчки.
Если я умру,
Не закрывайте дверь балкона
[15].
—Это мой любимый поэт, Федерико Гарсиа Лорка.
Он протягивает мне книгу. На первой странице надпись чернильной ручкой:To Johnny boy.
—От друга.
Признаюсь ему, что хочу выучить английский. И для этого читаю со словарем толстую книгу ирландского писателя, но это трудно и медленно.
—Я спрошу у друга, не сможет ли он с тобой позаниматься. И тебе не придется с ним спать, это уже делаю я.
Задумывается.
—Не будь он офицером, его бы уже давно выгнали.
На полке выделяется одна книга исландского автора — «Черные перья» Давида Стефанссона
[16].
Трогаю книгу.
—Мама год меня не крестила, ждала, не выплывет ли тело. А пока ждала, читала своих любимых поэтов. Никак не могла решить, назвать меня Давидом Стефанссоном или Эйнаром Бенедиктссоном, выбирала между «Черными перьями» и «Сиянием моря».
В конце концов она сочла, что у Эйнара море слишком штормит и прибой слишком громкий. И слишком много Бога в прибое, как она говорила. Судьба моя была бесповоротно решена в пользу поэта утренней зари, воспевшего ночь, хранящую наслаждение, и меня нарекли в честь стихотворца Исландии и никому не известного солдата, исчезнувшего в серых волнах океана.
Давид Йон Джон Стефанссон Джонссон.
Священник сказал, что имя слишком длинное, и предложил убрать Стефанссон.
А то еще подумают, что мальчик — мой незаконнорожденный сын, наверняка добавил преподобный Стефан. Лукаво.
Она хотела, чтобы у меня и за границей были возможности, чтобы я был и Йоном, и Джоном.
Переехав за границу, ты будешь просто Д. Й. Джонссон, говорила она мне.
Некоторое время он молчит.
—Мама всегда знала, что я другой.
Д. Й. Джонссон встает и неуверенной походкой идет к платяному шкафу, открывает его и, достав черное оперение, набрасывает на плечи, как шаль. Он похож на орла, который готовится взлететь с края отвесной скалы.
—У мамы в гостиной висела фотография Давида с черными перьями. Она вырезала ее из газеты и вставила в рамку. Я набрал перьев ворона и сшил себе накидку.
—Пойдем. Приглашаю тебя на кофе с оладьями.
Он снова засовывает оперение в шкаф и надевает пиджак.
—Я, однако, не летаю как ты, Гекла.
Гомосексуалисты и экзистенциалисты
На скамейке у южной стены Рыболовного банка сидят два уличных пьяницы и хлебают денатурат из картонных коробок. Мы занимаем столик возле окна и заказываем кофе, оладий Йон Джон не хочет. За столиком в глубине зала сидят несколько поэтов и курят трубки. Один из них говорит, подняв руку, как дирижер, остальные слушают и кивают. Я замечаю, что самый молодой из поэтов не принимает участия в дискуссии, а смотрит на меня.
—Думаю, они обсуждают рифмы или экзистенциалистов,— говорит Йон Джон.
Прохожих на улице немного, но мой взгляд останавливается на пожилом мужчине в шляпе и темном пальто, он выходит из банка с кейсом в руках и быстрыми шагами идет по улице.
—Тоже гомосексуалист,— поясняет Йон Джон, кивнув в его сторону.— Работает в банке. Интересуется только юношами и сейчас встречается с одним моим знакомым парнем.
Он отпивает кофе и подпирает щеку рукой.
—Большинство из тех, кто посещает мальчиков, женатые отцы семейства, а гомосексуалисты только по выходным. Браком они прикрывают свою аномалию. Их жены в курсе. Они знают своих мужей. А еще много приезжих, оставивших дома девушек и детей.
Он опустил взгляд и закрыл лицо руками.
—Я не хочу стать одним из них и вести тайную жизнь. Мне хочется просто любить мальчика, такого как я. Выводить его на улицу. Этого никогда не будет, Гекла.
—Ты с кем-то уже знакомился?
—Вскоре после переезда я первый раз был с мужчиной. Он хотел знать, есть ли у меня в этом опыт, и я соврал, что есть. Думал, что иначе он откажется. Он был лишь немного старше, но уже встречался с солдатами. Был в восторге от формы.
Первый раз бывает только однажды
—Ты был первым,— говорю я.
Он улыбается.
—Знаю.
Он жил в деревне с матерью, и до меня доходили разные истории о нем. Что умеет шить на машинке, сшил матери кухонные занавески и повесил их, пока она была на работе. Что сшил ей платье на Рождество. Когда мы впервые встретились, он был самым невысоким из парней, а я самой высокой из девушек. В переходном возрасте я перестала расти, а он, напротив, вырос. На нем была куртка до пояса, похожая на ту, в которую был одет Джеймс Дин в фильме «Бунтарь без причины»
[17].
Ходили слухи, что он сшил ее из обрезков необработанных шкур, их ему отдали на бойне, что ему удалось превратить овечьи шкуры в бычью кожу.
Как и другие подростки, осенью мы работали на скотобойне, там и пересекались наши пути, среди ободранных ягнячьих тушек, висевших на крюках в потолке над вымытым хлоркой каменным полом. Меня сначала поставили перемешивать кровь, прежде чем ее разливали по канистрам, а потом взвешивать сердца, почки и печени; его направили в холодильное помещение раскладывать суповое мясо в белых марлевых упаковках. Однажды я зашла за ним в белое ледяное облако, и мы вместе ели в обеденный перерыв, сидя на улице, прислонившись к стене скотобойни, в лучах прозрачного и холодного осеннего солнца. За нами тянулся холодный запах крови. Он отличался от других парней и не пытался меня поцеловать. Тогда я и решила, что он будет первым. Людей у нас живет мало, и выбор у меня был невелик.