— Ты едешь?
— По-моему, я не смогу, — ответила она. Сейчас
голова разболелась так, что она не могла ни открыть глаза, ни сесть на постели,
так что невозможно и думать о том, чтобы ехать в суд.
— Ты городишь чушь, — скривился Малкольм. —
Надо ехать. Ты хочешь, чтобы все решили, что ты боишься?
Его слова прозвучали так угрожающе, словно он говорил про
величайший грех. Страх — второй смертный грех. А первый — слабость. А любовь?
Это тоже грех? Может, она грешна, потому что любила Чарльза… Андре… Ту девочку…
Тедди… Интересно, к какому разряду относит Малкольм любовь? И существует ли для
него такое понятие? Или для него существуют только ответственность,
обязательство, долг? Голова идет кругом. Быть может, любовь — это касается
только Бригитты…
— Мариэлла, если ты не поедешь, они подумают, что ты в
сговоре с Делони и поэтому боишься услышать приговор. Ты этого добиваешься?
Чтобы потом газеты смаковали твое поведение на все лады? Ради Христа, вставай.
Поехали. Надо уметь переносить трудности.
Он уже открыто кричал на нее. Ее била крупная дрожь. И
откуда-то появилась сила, о которой сама Мариэлла не подозревала. Она смогла
сесть, снять с головы полотенце и взглянуть мужу в глаза.
— Я всю жизнь переношу трудности, Малкольм. Такие, о
которых ты даже сейчас не имеешь понятия. Так что не учи меня.
Еще никогда Мариэлла не осмеливалась говорить с ним таким
тоном. И сейчас решилась только после того, как четыре месяца Малкольм беспрерывно
мучил ее. А ведь она не виновата, и Малкольм не виноват, и Чарльз, вероятно,
тоже. Вполне вероятно, что украл Тедди какой-нибудь сумасшедший. Да и кто бы ни
украл, он уже сделал это. Этого не поправить. За что же винить ее сейчас?
— Выглядишь ужасно, — заметил с неодобрением
Малкольм.
Мариэлла умылась, причесалась, подкрасила губы, надела
темные очки и вслед за Малкольмом направилась к машине, думая о том, как давно
она не видела Джона Тейлора.
Как всегда, она молча сидела в машине рядом с Малкольмом, как
всегда, держа его под руку, пробиралась через толпу в зал суда, как всегда,
стремясь поскорее пройти мимо зевак, желающих поговорить с ней или хотя бы
прикоснуться, и благополучно миновать толпу репортеров и фотографов. В этот раз
все это казалось еще мучительнее, потому что головная боль не утихала. Но вот
наконец они добрались до своих кресел, и Мариэлла сняла темные очки.
Впервые за все время процесса судья опоздал на десять минут.
Том просматривал свои заметки, мрачный как туча. Чарльз сидел, прикрыв глаза.
Том — мастер своего дела, но надежды почти не оставалось. Чарльз был уверен,
что присяжные признают его виновным, если в суде не прозвучит официальная
информация о том, что игрушка и пижама были в его дом подброшены.
Судья вызвал Тома Армура для заключительного выступления, и
адвокат уже поднялся с места, когда в зал вошел Джон Тейлор. У самого порога он
остановился и пристально посмотрел на судью Моррисона, который, безусловно,
хорошо запомнил его лицо. Прокурор и адвокат замерли. Никто, кроме них, не
понимал, почему агент ФБР, неизменно опрятный и подтянутый, пришел на сей раз в
суд всклокоченный, в рабочих брюках и в поношенном свитере. Выждав несколько
секунд, Тейлор прошел прямо к креслу Мариэллы, взглядом попросил извинения у
судьи и что-то шепнул ей на ухо. Она сразу же встала и, не говоря Малкольму ни
слова, прошла к выходу вслед за Тейлором. Внимание всех в зале суда было
приковано к этим двоим. Поднялся приглушенный гул голосов, и судья ударил по
столу молотком, требуя тишины.
— Позвольте напомнить вам, — возвысил он
голос, — что мистеру Армуру предоставлено слово для заключительного
заявления.
Усилием воли Том запретил себе думать о том, почему Тейлор
так поспешно вывел Мариэллу из зала, и постарался сосредоточиться на своей
речи. Значит, нашли тело Тедди, и Джон решил рассказать Мариэлле все сразу. Но
почему он не вызвал и Малкольма? Том посмотрел на одноногого инвалида в
коллегии, перевел взгляд на бывшую монахиню, затем на чернокожего музыканта и
начал рассказывать им, какой замечательный человек Чарльз, какое несчастье, что
он несправедливо обвинен в тяжких преступлениях. Он особо подчеркнул, что
обвинению не удалось устранить все сомнения в виновности его подзащитного.
Таким образом, если господа присяжные вопросят свою совесть, они никогда не
отправят на электрический стул этого человека только за то, что он в пьяном
виде болтал языком, не имея при этом намерения приводить свои угрозы в
исполнение. Он понимал и сам, что слушают его рассеянно. Как и он сам, каждый в
этом зале гадал, почему Мариэлла вышла так поспешно. Только Малкольм сохранял
невозмутимость.
Джон и Мариэлла подошли к машине. Она поглядела на него со
страхом.
— Что случилось? — задыхаясь, спросила она. —
Что?!
— Я хочу, чтобы ты мне полностью верила. Мне надо тебя кое-куда
отвезти. Ты в порядке? — спросил он, вглядываясь в нее. На долю секунды
она заколебалась. Рядом не было никого, кто сказал бы Джону, что утром Мариэлла
теряла сознание.
— Все хорошо. Только голова сильно болит. — Она
даже вздрогнула от боли, но решительно открыла дверцу машины.
— Прости меня, ладно? Все не так плохо, я очень хочу,
чтобы тебе было легче, но просто необходимо, чтобы ты поехала со мной.
Джон включил зажигание. Машина тронулась. С лица Мариэллы не
сходило испуганное выражение.
— Ты меня арестовал?
А что, может быть, и это возможно. Или Джон сошел с ума? Или
Малкольм сказал ему, что она в сговоре с Чарльзом, он поверил и теперь хочет
отомстить? Страх ее все возрастал. Машина двигалась в западном направлении.
— Господи, конечно, нет. — Он ласково потрепал ее
по руке и пошутил, чтобы успокоить:
— А что, надо было арестовать?
— Не знаю. — Ее буквально трясло. — Я не знаю
даже, куда мы едем. А Малкольм не должен был поехать?
Ей вдруг пришла в голову та же мысль, что и Тому Армуру: они
едут опознавать тело Тедди. Она знала, что не выдержит, если увидит Тедди
мертвым. Возможно, Джон думает, что ей легче будет проститься с сыном в
отсутствие Малкольма. Но Тейлор отрицательно мотнул головой.
— Не должен был. Мариэлла, я с тобой, и все будет в
порядке. Верь мне. Это не то, что ты думаешь. Ты только не волнуйся, ничего
страшного. — Он посмотрел на нее с нежностью и состраданием.
— Ты не можешь мне сказать, в чем дело? Мариэлла почти
плакала. В зале Джон только сказал: «Миссис Паттерсон, это очень важно, я прошу
вас пройти со мной». Малкольм был удивлен не меньше, чем она сама.
— Не могу, Мариэлла, прости. Не имею права. Он опять
погладил ее руку. На ней осталось пятно смазочного масла. Мариэлла кивнула,
пытаясь вернуть самообладание, но головная боль все усиливалась. Он беззаботно
болтал, но она не могла не видеть, что он волнуется, что он непонятно почему с
головы до ног измазан грязью. И он был настолько озабочен, что даже не обратил
внимания на ее напряженное молчание.