Эти слова Беса будто ударили Филиппа в лоб. Он замер и смотрел перед собой, медленно моргая, так что братья стали с подозрением поглядывать на него.
—Еже с тобою, брат?— обеспокоенно спросил Аким.— Склоснило от поганого зелья?
—Я знаю как нам разбогатеть,— неожиданно произнес Завадский, продолжая глядеть перед собой.
Он сделал затяжку, выдохнул и густой белый дым заслонил его ото всех. Звуки над головой утихли: пропали птицы, угомонился апрельский ветер, все исчезло. Мысли в голове приобрели неожиданную кристальную ясность.
—Яко, Филипп?— в молочном тумане голос прозвучал чересчур медленно: я-я-я-а-а-а-к-к-к-к-о-о-о-о, Ф-и-и-и….
Да тут даже не нужно пресловутого знания гостя из будущего. Об этом мог бы догадаться даже необразованный местный ребенок — оглядываясь назад это казалось таким простым и очевидным, что настоящее удивление вызывало, как никто из сотен миллионов людей не додумался до этого раньше. И уж конечно тут не нужно быть историком. В его мире любой человек хотя бы раз в жизни слышал о двух самых позорных войнах девятнадцатого века. По крайней мере, он слышал их название. Каждая из воевавших сторон хотела бы навсегда забыть о случившемся, но факт остается фактом — крупнейшим наркодилером в истории был отнюдь не Пабло Эскобар. Ему досталось лишь почетное второе место. А первое — Ее Величеству королеве Виктории. Двадцать процентов дохода британской казне в девятнадцатом веке приносила продажа наркотиков всего лишь одной стране…
—Опиум,— произнес Филипп, когда дым вокруг него рассеялся.
Глава 32
Казак ловко подхватил сничный замок и распахнул дверь, выпуская из амбарной избы тяжелый запах гниющих тряпок и мышиного помета. Завадский и Мартемьян Захарович зажали носы.
—Показывай!— приказал воевода второму казаку с большой многосвечной шандалой.
Казак вошел в тесный амбар без окон, вдоль стен на лавках и полках валялись киргизские тряпки — кушаки, попоны, халаты — местами обгорелые, рваные, пропитанные засохшей кровью.
—Сжечь бы сие и дело с концом…— Брезгливо морщился Мартемьян.
—Где?— спросил Завадский у казака.
Казак с шандалой прошел в угол, вытащил из-под груды ржавых помятых шлемов казенный зеленый сундук, распахнул крышку. К спертому запаху гниения добавился слабый травяной дух.
Бесноватый подошел, присел на корточки, порылся в сундуке и извлек темный от грязи льняной мешочек с кожаным шнурком.
—Это оно?— посмотрел Филипп на очевидно твердый как камень мешочек.
Бесноватый кивнул и извлек из сундука еще один.
Через полчаса все найденные в амбаре аналогичные мешочки лежали на столе в приказной избе Красноярского острога. Всего тридцать четыре штуки. Некоторые совсем крошечные, некоторые размером с яблоко, но в основном средние — с чесночную головку. Казаки были посланы проверить другие амбары, где хранились вещи убитых и плененных киргизов во время последней попытки взять в осаду острог.
Завадский сидел перед столом, разглядывая невзрачные мешочки. Здесь едва ли наберется хотя бы фунт. Если повезет — найдут еще и возможно прибавится от того, что сумеют найти посланные гонцы в Ачинский острог, где тоже хранились вещи киргизов.
Мартемьян Захарович встал у стены и скрестил на груди руки, от чего натянулась в плечах его черная бархатная ферязь, украшенная жемчугом.
—Ин сию дрянью ты снимаешься торговати?— спросил он, с сомнением глядя на мешочки.
—Эта дрянь сделает нас богаче Строгановых.
—Ежели б не ведал о тебе, брат, почтил еже ты навроде деревенского дурачка.
В это время дверь отворилась и казаки ввели в избу щуплого киргиза в кандалах в сопровождении Бесноватого.
—Это он?— спросил Завадский.
—Возможно.— Ответил Бесноватый.
Филипп кивнул. Киргиза подвели к столу. Загремели цепи кандалов. Киргиз немного дрожал — то ли от холода (он был только в рваном исподнем) то ли от страха, однако держаться он старался достойно, хотя глаза его бегали — от Завадского к столу и страшному воеводе Мартемьяну Захаровичу.
—Знаешь, что это такое?— спросил Завадский.
Бесноватый перевел. Киргиз посмотрел на него и кивнул.
—Зачем это вам?
Киргиз произнес несколько шипящих фраз и кивнул на стол, оттопырив нижнюю губу.
—Это зелье убирает боль и страх.
Мартемьян при этих словах скептически изогнул бровь.
—Спроси, знает ли он как его выращивать?
Бес перевел:
—Он сказывает, отроком поспешествовал [помогал] своему отцу сеять и собирать сок, егда зрели плоды. Таже мало его сушили.
Завадский обрадованно улыбнулся, встал, поглядел на Мартемьяна и вновь повернувшись к киргизу, спросил:
—Хочешь получить свободу?
После переведенного Бесноватым вопроса, у киргиза загорелись глаза и он быстро закивал.
—Тогда научи нас выращивать мак.
* * *
—Верно ли еже сказал степняк али все варварское блядословие?— спросил Мартемьян, стоя перед готовым к отбытию обозом.— Унимает боль? И страх?
—И не только,— усмехнулся Завадский,— но не вздумай проверять, Мартемьян. Эта дрянь может сделать тебя богатым, а может убить, если станешь ее рабом. В этом ее коварство.
—Идеже буде ее родити?
—Мак неприхотлив, хватит наших полей, но есть одна проблема, для решения которой нужна твоя помощь. Мы должны достать семена.
—Толкуешь о сем, еже нам годе посланец в Киргизское ханство?
—Есть мысли?
—В томском остроге сидит в узилище купец из Барабинских татар, ового хлыща сымали под Маковском за торговлю краденным, ево правда в мале едва свои же не уранили. Сказывают, торговал он с джунгарами и врагами их киргизами.
—Доставь его ко мне.
—Амо ты ныне?
—Мне снова придется уехать.
—Истома испросит свою дань. С весны ему не платили.
—Скажи, скоро мы все вернем.
—Сам ведаешь, надолго его воли не хватит.
—Просто потяни время, Мартемьян. Скоро он перестанет иметь значение.
—Готово, Филипп!— крикнул Антон с первой телеги.
Завадский обнялся с Мартемьяном Захаровичем.
—Легкого пути тебе, брат.
—Не поминай лихом.
* * *
Назойливый стрекот раздавался прямо над головой, вторгался в уши, вгрызался мозг, заполнял его. Охваченный беспокойством кошмара, Филипп открыл глаза и увидел над собой вытянутую треугольную голову, обладатель которой стоял за изголовьем его кровати. Крохотный рот существа был закрыт, исторгаемый им стрекот азбукой Морзе стучал прямо в голове Завадского. Глядя в мертвые агатовые глыбы глаз, склонившегося над ним существа Филипп с ужасом осознал, что разбирает в стрекоте то, что сообщает ему этот жуткий карлик и с криком сел на кровати. В красноватом свете горнила сияло от пота его лицо. Сердце колотилось, он резко обернулся — изголовье упиралось в бревенчатый простенок, покрытый лаком.