У стены слева от Рогаткина тенью возник сонный воевода в накинутой на плечи соболиной шубе.
—Перпетуй Ибрагимович!— воскликнул он, гася страх искусственной бравурностью.— Ты еже с утра всех напужал, быдто татарва?! От твоего шурмования у бабы дьяка Наумова младенец прежде сроку на свет божий вышел!
—Иде черт званый Филиппкой?!— крикнул на него Рогаткин и от гнева прямо сидя на лошади даже задергал короткими ногами.
—Купец?— воевода задрал свою нечесаную бороду.
—Якой он тебе купец! Тать, смерд да раскольщик! Паскуда!
—Да убо грамота при нем от разрядного воеводы, Перпетуй Иб…
—Кропаное поделие!
—Да яко же, Ибрагимыч, самолично видывал,— осторожно возразил воевода,— аз писание Михал Игнатьича ведаю — онамо его, убо сам разумеешь — прелестничать еже бы стал?
Рогаткин выхватил палаш, воевода тотчас едва не опрокинулся со страху, лицо его стало белее снега, однако коротышка повертел кругом головой и в ярости рассек пополам толстенную коновязь. Невеликий рост позволил ему это сделать, почти не наклоняясь с лошади.
—Ты мне будешь сказывать!— заорал он.— Хоть три крюка! Идеж сый чужеяд паскудник?!
—Убо два дни с обозом ушед дорогой на Шергинский острог.— Слегка запинаясь доложил воевода.
Не успел Рогаткин подумать над сказанным, как его верные люди приволокли какого-то дьячка и мужика, и их швырнули к ногам пятидесятника.
—Во-то, Перпетуй Ибрагимович, испроси у них.— Доложил один из подчиненных, оглаживая ус.— Сый черти вразно, а толкуют дивно едино.
—Сказывайте,— скособочился к ним плечом Рогаткин.
—Да я уж говорил, барин, плюсковали ево люди, дескать едучи в Гильберский острог,— произнес дьячок, жуя со страху бороду.
—Истинно так, господин,— подтвердил мужик, служивший казенным конюхом,— еже Гильберовский острог о сем толковали промеж собою рынды ево! Самолично на конюшне слыхал! Вот те крест!
Сидевший на коленях конюх ткнулся лбом в грязь.
Воевода запротестовал было, закричал на «чертей» конюха и дьяка, но Рогаткин к его удивлению на взорвался.
—Угомонись,— махнул он на него и повернулся к своему верному помощнику — статному бородачу громогласному Весьегонову,— вот же, собака, хитрый черт.
—Надвое войско бить не с руки,— тихо пробасил Весьегонов.
—Дурная ловитва [охота], на дураков расчет, почто ему на север к тундре гнать? Обаче он ближе, отправь к Шергинску дюжину людей, пущай сведают, онамо у него единаче амбар, ежели добро буде там пущай имают. А все войско мы двинем на Гильберку!
Весьегонов раздумал секунды три — соображал он хорошо, но не быстро, и кивнул.
* * *
Рогаткин не учел внезапную перемену погоды. Почти на неделю зарядили без перерыва ледяные осенние дожди. И без того неважная дорога на Шергинск превратилась в непроходимое грязевое болото и потому дюжина посланных Весьегоновым людей добралась до острога почти в тот же час и даже возможно в ту же самую минуту, в какую Рогаткин с основным войском оказался перед воротами расположенного почти вдвое дальше Гильберского острога.
В обоих острогах, впрочем, их ждало разочарование. Никакого Филиппа и никакого китайского товара, не говоря уж о злате-серебре обнаружено в них не было. Да, в обоих острогах имелись построенные специально для Завадского амбары, правда в отличие от Селенгинска они были поменьше — одноэтажные, но если в Шергинске амбар был совсем пустой, то в Гильберском Рогаткин с людьми обнаружили натурального осла с запасом воды и сена. Увидев коротышку, осел сначала забегал, прячась от света, а после ослино заржал, демонстрируя Рогаткину передние зубы.
Коротышка молча выхватил палаш и разрубил поочередно оглоблю, бочку и дверь.
Картина была понятна всем — «клятый» раскольщик не просто бегает от Рогаткина — он над ним смеется.
Особенно бесило Коротышку, что он мог и сам догадаться, прислушайся к совету старшего товарища Голохватова налегать на ум. По пути им не раз встречались люди, дававшие сомнительные показания — никто не видел больших обозов, а ежели и видел то не более чем в три-четыре подводы.
Рогаткин глядел на осла. Он недооценил его, ну что ж… Впредь ошибок он не допустит, в конце концов есть и плюс — этот черт и впрямь хитер и не так прост. Теперь он будет это учитывать.
—Амо ж ныне, Перпетуй Ибрагимович?— осторожно спросил Весьегонов.— В Шергинск?
Рогаткин помотал головой — он заочно знал, что в Шергинске тоже ничего нет.
—Едем в Селенгинск,— мрачно сказал Рогаткин, убирая палаш.
* * *
Поглаживая свою рыжую бороду, приказчик Голохватов сидел за столом у окна и исподтишка наблюдал за прибывшим накануне ближним московским боярином Федором Ильичом Безхвостьевым. Тот стоял перед иконой Николая Мерликийского в красном углу и неспешно читал молитву, периодически степенно осеняя себя крестом. Терпеливо дожидаясь, пока боярин закончит свое лепоблагое дело, Голохватов с каждой секундой все более убеждался, что приезжий гость ему решительно не нравился. И самое удивительное, что не нравился Безхвостьев ему потому что он был очень на него, Голохватова, похожим. Они примерно были одного возраста и одинаково сложены — высоки и статны, без намека на боярское пузо, головы их были крупны, лица вытянутые как у лошадей с властным выражением, только цвет волос и бороды был разный. У Голохватова — рыжий, у Безхвостьева черный как смоль, с редкими седыми иглами. Зато пальцы у обоих были одинаково длинны и худы и также мало перстней на них было, хотя средства обоих позволяли таскать их хоть на каждом пальце. Голохватов наблюдал у Безхвостьева лишь один простенький золотой перстень с изумрудом на мизинце. И шуба на нем был простая без изысков — соболиная.
Голохватов уже сутки провел в компании с Безхвостьевым и знал, что и характера боярин был такого же — то есть спокойного, флегматического, рассудительного. Только в рассуждениях своих он не сбивался на ложные пути, не терялся в закоулках набегающих мыслей, и всегда заходил дальше Голохватова, вопросы он задавал дотошнее, в выводах был точнее, взгляд его темный был проницательнее и видел он порою как будто больше, как будто насквозь. Словом, как не был умен и опасен Голохватов, он понимал — Безхвостьев был его умнее и опаснее и глядя теперь на оборотившегося к нему боярина, приказчик окончательно понял — он его бесит.
Безхвостьев прибыл вчера с полуторатысячным войском отборных, хорошо вооруженных казаков и стрельцов, которые заняли Нерчинский острог и все близ расположенные слободы и посады. По окрестностям покатились «случаи»: три посадские девки были изнасилованы, крестьянину разрубили голову топором, удвоилось число грабежей. Пришедший с робкой просьбой поумерить безобразие Нерчинский дьяк был выставлен Голохватовым за дверь. Гость его был очень серьезен — не просто с хозяином на короткой ноге, но и у самого покойного царя Алексея Михайловича еще будучи отроком горшки с лайном выносил. Разумеется, пустяками такого серьезного человека беспокоить не стоило.