–Замечаю, хотя обратить внимание могу позже, если нужно восстановить какие-то детали. Почему-то не могу вспомнить… Почему?
Я перевел дыхание, молодец, успел, сказал покровительственным ТОНОМ:
–Но сейчас все в порядке?
–Учел?
–Ну да,– согласился я.– Решил тебя обрадовать. Красивые? Специально для тебя подбирал узоры.
Она подняла взгляд на меня, голос прозвучал с некоторой обманчивой рассеянностью:
–Так кто же ты?
Я ответил тоже мирно:
–Смена кончилась, отдохни.
Она грациозно изогнулась, выпустила мою ладонь и обеими руками дразняще приподняла обе груди.
–А это у меня не по службе, а женское любопытство. Ты какой-то не такой!
–Говори, говори,– поощрил я.– Обожаю, когда хвалят. Ну прям бери голыми руками.
–Тебя не возьмешь,– сказала она сожалеюще.– Хотя очень даже хотелось бы. Все одинаковые, а в тебе загадка. Посопротивляйся.
–Не разочаруйся,– сказал я.– А вдруг нет загадки?
–Есть,– заверила она.
–Будут еще,– пообещал я зловещим голосом.
–Все равно не уйдешь от койтуса,– пообещала она.– У меня в вагине температура в нужный момент до сорока! Правда-правда. И анус жаркий и шелковый. Еще не заинтересовало?
–А что еще предложишь?– спросил я.
–Больше ничего. Я, как и ты, старомодная.
Я сделал вид, что обиделся.
–Это я старомодный?
–Еще какой! Открываешь дверь, придвигаешь стул… а это слабости. Женщины умеют ими пользоваться.
–Спасибо, что предупредила. Хотя это тоже хитрость.
Она снова взяла мою руку, внимательно рассмотрела кончики указательного, среднего, даже мизинца, вздохнула.
–Сам придумал или взял чьи-то готовые?
Я сказал обидчиво:
–У меня что, фантазии не хватит придумать оригинальные? Или чьи-то готовые сделать покрасивше?
Она снова вздохнула, положила мою ладонь с растопыренными пальцами себе на грудь.
Я слегка помял, всегда был вежливым, а когда опустил на бедро, свое бедро, она посмотрела с укором.
–Мог бы выказать заинтересованности чуть больше! Потри сосцы, как рекомендовал Соломон в Библии.
–Не рекомендовал,– напомнил я,– а осуждал такое поведение на людных улицах! А я просто стараюсь соответствовать времени. Асексуалы, метросексуалы, несексуалы, антисексуалы, блипосекуалы…
–А вот это обидно,– сказала она.– Ты должен… Хотя как же мужчины не любят это слово! У каждого на автомате сразу: никому я ничего не должен! А ты как думаешь?
Смотрит с легкой улыбкой, но взгляд сканирует лицо, ловит движение лицевых мышц, которые в самом деле иногда мешают скрывать слова и мысли. Правда, не мне.
–Должны еще с момента рождения,– ответил я тяжеловесно.– Сперва родителям, потом Отечеству… Женщины тоже много чего должны, но умолчим, а то сразу в мракобесы… Ну и, конечно, ты права, немножко должны женщинам.
Она мило поморщилась, но спросила живо:
–Немножко?
–Ну да, вы же сдуру согласились взять часть мужской ноши, а плечики-то хлипкие. Вот мы и должны вас защищать, даже несмотря на ваши возмущалки и ламентации насчет сексизмов и харасментов.
Ее улыбка на мгновение стала грустной, подошла вплотную, оттеснила к кровати и повалила, севши на грудь.
–Тебе надо разгрузиться,– сказала она деловито.– Иначе животные мысли начнут вторгаться в твои чистые математические. Вдруг испортят какую-то формулу?
–Не испортят,– ответил я вяло,– ну да ладно, можешь вдуть… точнее, свистнуть.
–Штаны не снимешь?
–У меня брюки,– поправил я с достоинством.– Тоже мне леди.
Она гордо вскинула голову, но пальцы быстро и привычно ловко распустили ремень, в одно движение расстегнули ширинку.
Я расслабился, хорошее приятное чувство. Всего пятьдесят лет тому женщины лежали, как бревна, а мы суетились, потом придумали для них феминизацию, на которую эти дуры охотно клюнули, теперь можем расслабиться не только в работе, но и этом приятном деле.
Животную часть своего нового организма контролирую полностью, потому продержался, пока она разогревалась, чтобы нас тряхнуло вместе.
После койтуса рухнула рядом, дышит бурно, а когда повернулась ко мне, глаза на раскрасневшемся лице сияют, как звезды.
–Хотела,– сказала она задыхающимся голосом,– помочь… тебе разгрузиться… но сама завелась так… даже не знаю…
–Ну и хорошо,– сказал я благодушно.– Помогла мне, я тебе. Даже брюк снимать не пришлось.
–Свинья,– сказала она беззлобно.– Какой-то ты весь, как дважды два четыре!
–Обижаешь,– сказал я.– У меня формула куда сложнее, хотя дважды два четыре – в основе всей математики. Да и тебя можно в уравнениях, что даже как-то печально, будто конец человеческого рода.
Она приподнялась на локте, всматриваясь в мое лицо.
–Тебе сколько лет?
Я спросил с тревогой:
–Что, в постели быстро старею?
Она чуть качнула головой из стороны в стороны.
–Вдруг ты подтяжки кожи делал, блефаропластику и всякие там филеры?.. На вид тебе лет тридцать пять – сорок, но у меня странное ощущение, что разговариваю со своим престарелым профессором.
–А с ним ты вязалась?
Она вздохнула.
–Нет, он уже был старенький. Пробовала сосать, но уже все, не мог.
–Ну вот,– сказал я.
–А вдруг ты и половые железы подсадил?
Я сказал лениво:
–Посмотри, нет шрамов.
–Да ладно, все равно не признаешься. Жизнь надо принимать такой, какая есть.
Я вздохнул, покачал головой.
–С детства вдолбленные фразы. Если бы к ним прислушивались, остались бы в пещерах. А то и с деревьев бы не слезали. Но мы выползли на сушу, жаждалось нечто большего. И сейчас душа томится жаждой нового, только положено это чувство прятать. Почему?
Она проговорила с горькой усмешкой:
–А чтоб за нас решали другие. Это они нам навязывают, чтоб сидели и не рыпались.
Я взглянул на нее в изумлении.
–А знаешь, ты умная!
Она сказала в притворном испуге:
–Я где-то прокололась?
–Неважно,– ответил я благодушно,– умный ассистент это хорошо.
–Свинья,– сказала она беззлобно.– Что, у нас такой разрыв?
–Неважно,– сообщил я,– зато ты красивая. А я что, всего лишь прекрасен.