—Ладно,— уже спокойнее ответил я, решив начать знакомство с начала. Для этого я прошел к своей кровати и сел напротив дедка,— допустим, ты мне помог. С подачи моего врага. Мариши. А сейчас тебе от меня чего надо?
—Да так, шлифануть
[37]тебя хочу немного. Нравишься ты мне. Хоть вор ворует, а фрайер пашет
[38],— сказал дед почти добродушно,— Ладно. Пора мне. Ты, главное, дальше пуговку крути
[39].
Тут внезапно лязгнула задвижка на глазке в камерной двери. Я повернулся на звук. Глазок сразу же закрылся. Дедка уже не было. Я огляделся — он снова бесследно исчез. Я заглянул под кровать. Никого! Я даже на мгновение подумал, что точно схожу с ума, но тут увидел на полу, там, где только что сидел дед, пару мутных темно-коричневых капель. Я нагнулся, тронул одну из них пальцем и принюхался. Чай!
Значит, я не сошел с ума! Но от этого не легче! Куда, блин, этот дед подевался, и кто он вообще такой? Камеровой! Чушь какая-то. Я вскочил с кровати и стал осматривать пол и стены в надежде отыскать какой-то потайной ход, хотя здравый смысл мне подсказывал, что дедок чисто физически не смог бы за такое короткое время им воспользоваться.
Не знаю, до чего довели бы мои поиски, но дверь в мою камеру внезапно открылась, и послышался голос:
—Соколов! На выход! На следственные действия!
Опять? Что еще? Да, скучать мне здесь не приходится. Я помню случай, когда моего кореша Ваньку Шилина впервые на сутки тормознули, он мне потом рассказывал, что это было самое страшное в его жизни. Сидеть одному запертым в камере, без возможности выйти. Это он, конечно, в армии не служил, но сейчас я даже поразмыслить над этими воспоминаниями Ванькиными не могу. Некогда.
Повезли меня на судебную медицинскую экспертизу. С утра там уже была очередь. Хорошо, что задержанных принимают без очереди. Надо было только минут десять подождать, пока осмотр какой-то побитой барышни закончат.
Следователь был уставший, раздраженный и молчаливый. Адвоката опять не было. Конвойный сменился. Также, как и водитель дежурного уазика. В дороге мы слушали уже не Цоя, а попсовое радио.
Врач, крупный мужчина, еще более скучный, чем мой следователь, без особого интереса, очень быстро и профессионально меня осмотрел. Замерял гематому на виске. Нашел еще одну на локте правой руки. Наверное, я ее получил, когда упал от удара. Или, когда к Кате бросился. Не помню. Все повреждения врач скрупулезно зафиксировал на компьютере и велел мне одеваться.
Потом следователь попросил доктора помочь срезать у меня ногти на руках. После небольшого препирательства на тему, почему это должен делать он, врач все-таки состриг мне ногти и протер пальцы спиртовым раствором. Следователь, грустно вздохнул, собрал мои ногти в два конверта — для правой и левой руки. Такая же участь ждала ватные тампоны, которыми врач протирал мне пальцы. После этого меня повезли в Следственный Комитет.
Уже в кабинете следователь ознакомил меня с постановлениями о назначении судебной и биологической экспертизы. По результатам первой он хотел узнать, когда мне были причинены телесные повреждения, и могла ли их нанести девушка весом 50 килограмм и ростом 168см. Вторая должна была выяснить, имеются ли у меня в подногтевом пространстве следы крови Екатерины. Я пожал плечами и подписал бумаги, написав в каждом документе в графе «Заявление», что Екатерина меня не била, и я не наносил ей никаких телесных повреждений, что, как мне показалось, еще больше расстроило следователя.
Затем меня вернули в изолятор. Как раз к обеду. На этот раз камера была заполнена. Двое серьезных дядек лет под сорок играли за столом в шахматы. Молодой пацан стоял рядом и следил за игрой. Он единственный повернулся в мою сторону, когда лязгнула дверь, и я вступил на порог. Вспомнив, что мне вчера говорил Санек, я громко сказал:
—Здравствуйте! Соколов Илья. Сто пятая.
Игроки повернули ко мне головы, быстро оценивающе осмотрели меня, после чего тот, что справа сказал:
—Заходи!— а потом, обращаясь к молодому пареньку нравоучительным тоном пояснил.— Видишь, как надо!
Я сделал пару шагов к своей кровати и тут заметил, что на ней лежит полотенце. Я остановился, не зная, как точно реагировать. Что-то Санек вчера про это говорил. Какой-то конфликт может возникнуть, если заявят претензию на мое спальное место. Но детали у меня из головы вылетели. Слишком много информации.
—Конь, это же Илюхина шконка!— сказал между делом арестант справа.
—А!— воскликнул арестант слева.— Я тут случайно положил.
Он довольно проворно, но в то же время с достоинством, вскочил с места, забрал полотенце и положил его на второй ярус. После чего прошел мимо меня к туалету.
Я не спеша разделся, прошел и сел на свою кровать. В общем, потом ничего интересного не было. Разве что обед и ужин. Тоже не высокого кулинарного качества и не слишком много, но вполне съедобно и вкусно.
Остаток дня прошел в разговорах. Как я понял, меня вписывали. Я, помня Санькины наставления, рассказал все правдиво, но, как наказывал дед-камеровой, не до конца.
Из сидельцев один, тот, что был справа — Кузьма, был из блатных, а конь, тоже уже сидевший раньше, у него на подхвате. Их, как и меня, задержали вчера за какую-то кражу или грабеж. И теперь они ждали, что их переведут в СИЗО.
Молодого же задержали этой ночью за наркотики. Он в первый раз оказался в заключении и очень быстро попал под влияние Кузьмы и Коня, которые прозвали его Малышом и тут же начали эксплуатировать, заставляли заварить чай, что-нибудь принести, подать. В общем, начали потихоньку играть с ним в тюрьму.
Со мной же обходились нейтрально. Даже когда я сказал, что никого не убивал. На это Конь невесело ухмыльнулся и заявил, что здесь все невиновны, а Кузьма сказал, что, скорее всего, меня завтра отпустят, если, конечно, все, что я говорю, правда.
Еще мы играли в шахматы. Я сразу сказал, что у меня ничего нет. Поэтому играли просто так. Конь сыграл со мной только первую игру и, когда стало понятно, что я лучше, уступил место более авторитетному Кузьме. Кузьма играл очень хорошо, но я пару раз его все-таки обыграл. Это его здорово раззадорило. Наверное, поэтому он во всю угощал меня чаем. Крепким и горьким.
Утром после завтрака за мной пришли. На выход с вещами. Я попрощался со всеми, быстро оделся и уже на пороге оглянулся, чтобы напоследок взглянуть на игры этих взрослых детей, поделивших всех на блатных, мужиков и опущенных, отгородившихся от нормального мира правилами и воровскими законами. И тут, буквально на мгновение, на краткий миг в момент моргания я увидел совсем другую камеру — облезлые грязно-синие стены, старые громоздкие побитые кровати с бесформенными тюфяками, деревянный стол и скамья у окна, наполовину заколоченного досками, выкрашенными грязно-оранжевой краской. На нижнем ярусе кровати сидел дед Камеровой. В руках держал кружку с чаем, хитро смотрел на меня и улыбался: