Человек в чужой форме - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шарапов cтр.№ 50

Кузнецов, откровенно за ней наблюдавший, уточнил:

—С этим разобрались? Отлично. Ну а то, что я работаю наравне со всеми, пусть и в три смены,— тому масса свидетелей, нет?

Помолчал, подождал реакции и, не дождавшись, продолжил:

—Теперь вот что. Неужели вы бы оформили меня на работу, если бы не получили обо мне самые хорошие рекомендации?

Гладкова покачала головой.

—Именно. Эта репутация не взялась ниоткуда. Про военное время распространяться не стану, чтобы не хвастаться. Но и после победы на моем счету уже немало объектов, сотни километров автодорог, железнодорожные пути к двум десяткам предприятий — это по всему Союзу. Строили угольщикам, нефтяникам, тяжмашу.

Вера Вячеславовна молчала, сверля глазами стол.

—Продолжайте, пожалуйста,— доброжелательно ободрил Кузнецов.

Подождав некоторое время, спросил: «У вас все?» и, терпеливо выслушав тишину, заговорил сам:

—Я не просто так про репутацию начал. Ваш ни на чем не основанный отказ от работы с увээр семь повлечет за собой самые губительные последствия. Мне перестанут доверять. Репутация моя — основа всего, и как только она пострадает, то рухнет все, и множество людей останутся ни с чем.

—Как же, денежное довольствие…

—Оставьте,— приказал он, поморщившись,— не касайтесь того, о чем понятия не имеете. Я говорю откровенно: если после всего сказанного вы решитесь погубить мою репутацию, выбора у меня не останется. Не дергайтесь.

Он снова удержал ее руки, одной левой, правой же извлек из планшета надписанную папку.

—«Гладкова»,— прочитала она.— Что это значит?

Кузнецов спокойно пояснил:

—Тут все по нашим операциям.

—Все?

—Абсолютно. И как только вы попробуете… ну, вы поняли, материал отправится в ОБХСС и прокуратуру, с моими пояснениями. Я буду убедителен,— заверил он,— пожалуйста, не думайте, что если вы — директор, а я просто зам по снабжению, то вы по умолчанию правы.

—Не посмеете. Вы тоже виноваты…

—Как я стану выкручиваться — не ваша печаль. Сейчас не об этом. Сейчас мы решаем противоречие по земельному вопросу — кто кого в землю быстрей закопает. Ознакомьтесь, представьте последствия, я вам не буду мешать.

Он встал, отошел к окну.

Шел то ли снег, то ли уже дождь, все вокруг заштриховано косым, двор заволокло мокрой теменью, и подслеповатый фонарь не разгонял мрак, а мутно освещал лишь себя самого, небольшой пятачок вокруг столба и мокро блестевшую «Победу». Дул ветер, фонарь раскачивался, и казалось, что машина движется сама по себе.

Вздохнув, Кузнецов повернулся к столу.

Папка так и осталась нетронутой. Вера Вячеславовна сидела, уперев локти в стол и все-таки пряча лицо в ладони, но плечи не тряслись — хорошо, значит, не плачет, а думает. Папку он убрал в планшет, а женщину, уже не церемонясь, поднял из-за стола и спокойно, по-хозяйски обнял. Она не вырывалась, только глаза закрыла и вздрагивала от каждого прикосновения, как от удара.

«Совершенно расстроилась. Бедная»,— пожалел Кузнецов, не без удовольствия уловив аромат «Пиковой дамы», и снова повел разговор, уверенно, размеренно, утешая:

—Вера, успокойся. Я не хочу тебя губить. Ты поразительная, прекрасная, ты мне безумно… да, просто безумно мила. Но от меня зависят люди, на кону слишком много.

—Слишком много на кону,— бездумно повторила она, отводя лицо.

—Вера, Вера, Вера,— повторял он, как заклинание, мягко, целуя,— будь со мной. Я один и ты тоже, тебе тяжело, я вижу. И мне нужна подруга, жена, если решишься. Такая, как ты, умная и красивая, толковый работник. Нет, что я говорю, мне ты нужна. Соглашайся, будем работать вместе. Война закончилась, впереди столько дел, мы с тобой всегда будем востребованы. Двадцать миллионов лучших людей погибло, не хватает голов, Вера, слышишь? А Оля…

—Оля,— не сдержалась, всхлипнула Вера Вячеславовна,— Оля как же?

—Что значит как?— улыбнулся он, бережно проведя по щеке.— Так. Любой университет. Любое министерство для практики и, при желании, работы. Никакого распределения. Если захочет — лучшее общество, выгодное замужество…

—Я устала,— пожаловалась Вера, вскинув наконец мокрые ресницы.

И точь-в-точь, как тайно, стыдно думалось тогда, в кабинете, прижалась, спрятав лицо на груди: «Гори оно огнем…».

Прошло около получаса, стихли за дверью его шаги — грохнула о стену дверь комнаты, в залу ворвалась Оля — иссиня-бледная, рот кривой, оскаленный, глаза мечут молнии и даже неприбранные волосы, кажется, поднялись вокруг головы, как у медузы Горгоны. Проскрипела вздорным, скрежещущим, как рашпиль, голосом:

—Что это все значит, мама? Как это понимать?!

—Подслушивала? Нехорошо,— мертвым голосом отозвалась Вера Вячеславовна, роняя голову на руки, сложенные на столе.

—Ты, которая столько всего говорила о правде, о жизни по совести, что ты сейчас сделала?! Кому продалась? Он же вор, растратчик, вредитель! Он шантажист, мама!

—Выхода нет. Я не о себе, о тебе…

—Обо мне?! Мне это не надо! Да если бы папа слышал, если бы дедушка… да если бы я знала!

—Теперь знаешь, и что?— безразлично спросила мама.

—Это подло, бесчестно! И я это в лицо ему сейчас скажу!

—Сделай милость. Только оставь меня в покое.

Оля, грохнув дверью, по дороге набрасывая пальто, ринулась прочь. Вера Вячеславовна с облегчением разрыдалась.

На лестнице снова хоть глаз выколи: то ли перегорела, то ли похищена лампочка. Оля тотчас вспомнила, что Палыч регулярно менял их, чтобы в подъезде было светло. «Рефлекс, понимаешь ли, не люблю, когда сумерки»,— смущаясь, пояснял он.

«Он-то как раз на дух не переносит все эти темные дела! А эта! Эти двое… предатели! Иуды! Чтоб вам всем провалиться!..»

—Ай!— крикнула она, поскальзываясь на мягком и скатываясь вниз.

Потирая пониже спины — все-таки довольно сильно ударилась,— она осторожно поднялась, пошарила руками в темноте, нащупывая перила или стену, хоть какую опору. Наткнулась на плотную ткань, хлястик — и, наконец, прямо руками влезла во что-то липкое, вязкое, мокрое…

Взвизгнув, метнулась вниз, туда, где плакал под мокрым дождем слепой фонарь.

…Во дворе у «Победы» двое возились, влезши с ногами в задние двери. Наружу доносился злой шепот: «А ты посмотри еще!», «Самая тонкая папка», «Глаза разуй» и, наконец: «Сам ищи, умный!» Третий стоял на стреме, стараясь держать в поле зрения и подходы к дому, и вход в подъезд. В какой-то момент он все-таки умудрился потерять бдительность и потому не успел увернуться. Оля, выбежав из темени подъезда на темную же улицу, сразу не заметила человека в темном, натолкнулась, уронила его и чуть сама не упала.