4
Чего ты боишься?
Боюсь, что я сам его выдумал. И что его лучшие идеи – от меня.
Ты боишься, что он стал воплощенной в жизнь идеей?
Он есть воплощение своей собственной идеи.
Как попал в Бангкок Виктор Спитальны?
Очень просто. В аэропорту он нашел солдата, согласившегося расстаться со своим бейджиком и проездными документами ради того, чтобы вместо Бангкока отправиться в Гонолулу. Таким образом то, что рядовой Спитальны отправился в Гонолулу на рейсе 206 «Эйр Пасифик», доказывало все – не только билеты, но и списки регистрации, списки поднявшихся на борт пассажиров, схемы их рассадки, заполненные в полете, и посадочные талоны. Достоверно установлено, что рядовой первого класса по имени Виктор Спитальны шесть дней проживал в одноместном номере отеля «Ланай» стоимостью, эквивалентной двадцати американским долларам за ночь, и самолетом компании «Эйр Пасифик», рейс 207, вернулся во Вьетнам, прибыв в 21:00 7 октября 1969 года. Также неоспоримо и то, что рядовой Спитальны летал в Гонолулу и вернулся оттуда именно в то время, когда он якобы пропал в разгар уличных беспорядков в Бангкоке.
Наконец, РПК по имени Майкл Уорланд, заявивший о потере всех своих документов, признался, что утром 2 октября 1969 года он познакомился и разговорился с РПК Виктором Спитальны, который предложил ему обменяться местами на период отпуска обоих. Когда 8 октября он не обнаружил РПК в аэропорту, он сдал свои вещи в камеру хранения и вернулся в расположение своей части. Когда раскрылся обман, рядовой Спитальны был внесен в список находящихся в самовольной отлучке.
Что все это дало Спитальны?
Большой выигрыш во времени.
А зачем Спитальны хотел отправиться в Бангкок вместе с Денглером?
Он все спланировал заранее.
Что произошло с девушкой?
Девушка исчезла. Она бросилась бежать сквозь разъяренную толпу в Патпонге, показывая ладони в крови, пролитой еще там, в пещере во Вьетнаме, и, невидимая, годами бежала через весь мир, пока ее не увидел я. И тогда я начал понимать.
Что понимать?
Что она вернулась просто потому, что вернулась.
Тогда почему ты благословил ее?
Потому что, раз уж я увидел ее, значит, я тоже вернулся.
17.Коко
1
Из окна многоквартирного дома на другой стороне Вест-Энд-авеню ему кивнула старушка, и он помахал ей в ответ. Швейцар в нарядной серо-синей форме с золотыми эполетами тоже встретил его взглядом, но куда менее дружелюбным. Швейцар, знавший Роберто Ортиса в лицо, не пустит его, хотя ему просто необходимо оказаться внутри. Перед его глазами до сих пор стояли фотографии из Я-Тука, которые он просматривал в библиотеке, и черная темень в центре этих фотографий, бросавшая его в дрожь и толкавшая его внутрь, к спасительной гавани, которая находилась внутри.
–Да вы в своем уме?– возмутился швейцар.– Вы сдурели, что ли? Сюда нельзя!
Но мне надо войти сюда.
Словно в ответ на молитву, мир подарил ему Пумо-Пуму, стоявшего в комнате микрофильмов, и Коко включил невидимость и последовал за Пумо-Пумой по коридору, вверх по лестнице и далее – в огромный зал, заставленный бесконечными рядами высоких книжных шкафов, где все вдруг пошло не так, мир обманул его, Джокер выскочил из колоды, кривляясь и пританцовывая: на глазах у него умер другой человек, не Пумо-Пума, а снова Билл Дикерсон. Уходить. Скрыться. Так что Коко самому надо прятаться, потому что мир оказался хитрым и безжалостным, он повернулся к тебе спиной. На Бродвее знакомые уже сумасшедшие фигуры в лохмотьях с голыми опухшими ногами бросались на тебя и несли несвязный бред, губы их черны, потому что они выдыхали огонь. Черные сумасшедшие фигуры знали о Джокере, потому что видели его тоже, потому что знали, что Коко растерялся и сбился с пути, а еще они прознали об ошибке Коко в библиотеке. На этот раз Коко выиграл пари, но ставка оказалась неправильной, потому что это был не тот человек. А Пумо исчез, растворился! И когда безумный гомон оборванцев стал понятен ему, он услышал: «Ты делаешь ошибки! Ужасные ошибки! Тебе не место здесь!»
«Не могу вас впустить,– сказал швейцар.– Хотите, чтобы я вызвал копов? Уходите, иначе я позову копов! Проваливай давай отсюда!»
Сейчас Коко стоял на углу Вест-Энд-авеню и Западной 78-й улицы, в расплавленном центре вселенной, и, задрав голову, смотрел на здание, где жил Роберто Ортис. На шее вздулась вена, и холод обжигал лицо.
Вот бы старушка спустилась и провела его внутрь – тогда он смог бы свободно ездить на лифте вверх и вниз и постоянно носить одежду Ортиса. В тепле и спокойствии. Сейчас он в неправильном мире, а в неправильном мире неправильно все. И самое главное, знал Коко, он не должен ютиться вместе с каким-то психом в выделенной Христианской Ассоциацией каморке с голыми стенами.
Он раскрыл на маленьком столе записную книжку. Обвел кружками нужные адреса и телефоны.
Но Гарри Биверс не ответил на его звонок.
Но Конор Линклейтер не ответил на его звонок.
Автоответчик Майкла Пула сообщил ему голосом Майкла Пула номер другого телефона, по которому ответила женщина. Голос ее звучал сурово и неумолимо.
«Мне всегда нравился запах крови»,– вспомнил Коко.
Коко почувствовал на лице холодные слезы, отвернулся от окна старушки и зашагал дальше по Вест-Энд-авеню.
У соседа-психа, делившего комнату с Коко, волосы походили на веревки, а глаза были красными. Он вошел, засмеялся и сказал:
–Что это за дерьмо на стенах, братан?
Убивать – значит уравнивать ставку в карточной игре. Сосед-псих был чернокожим и носил поношенную одежку чернокожего.
События разворачивались быстро, и Коко шагал быстро по Вест-Энд-авеню. Замерзшие кусты вспыхивали пламенем, и на другой стороне улицы высокая рыжеволосая женщина прошептала: «Как только убьешь их, будешь за них в ответе веки вечные».
Женщина с суровым голосом это знала.
По широкой многолюдной Семьдесят второй улице он перешел на Бродвей. «Ибо вот, тьма покроет землю»
[101]. «И это будет скоро, Я потрясу небо и землю, море и сушу»
[102].
Потому что он подобен огню очищающему.
Если он скажет это той женщине, поймет ли она, что он чувствовал в туалете после того, как оттуда вышел Билл Дикерсон? Или в библиотеке, когда Джокер выпрыгнул из колоды и принялся дурачиться и скакать между книгами?
«Я пустился во все тяжкие не для того, чтобы соглашаться на замену»,– сказал он себе. То же самое я могу сказать и ей.
Время было иглой, а на конце – игольное ушко. Когда ты прошел сквозь ушко, когда ты прошел сквозь иглу – когда ты протянул иглу через ее собственное ушко вслед за собой, ты стал человеком, познавшим печаль и горе.