Сам Тизел обожал выступать в роли хозяина и для этого случая облачился в ярко-красную домашнюю куртку, чтобы точно не затеряться в толпе. Как правило, он нависал над самыми популярными членами труппы, опутывая их такой паутиной разговора, из которой они никак не могли выпутаться. Естественно, сегодня его внимание было сосредоточено на Делле Куксон.
Спектор тем временем устроился в дальнем углу бальной залы, куря свои сигариллы и угощаясь ликером Тизела. Хотя Спектор гордился своей почти сверхъестественной наблюдательностью, он должен был признать, что этот вечер не был его звездным часом. Он сосредоточил все свое внимание на том, чтобы развлечь гостей старыми карточными и монетными фокусами, и не заметил Тизела и Деллу, когда они прошли мимо.
В какой-то момент, в этом Спектор был уверен, Бенджамин Тизел и Делла Куксон ушли с вечеринки и поднялись наверх. Их не было около десяти минут. Затем, когда они вернулись, Делла поспешно попрощалась и покинула вечеринку. Это было в одиннадцать часов или около того. Тизел, казалось, был немного ошеломлен внезапным бегством главной актрисы. Но не настолько, как час спустя, в полночь, когда кража была обнаружена.
Он вышел в зал и резким взмахом руки заставил замолчать джазовое трио.
– Дамы и господа! – проревел он, перекрывая ропот, прокатившийся по толпе. – Всем оставаться на месте. Произошло ограбление.
* * *
– Так что она взяла? – хотел знать Флинт.
– Только один предмет. Это была картина El Nacimiento – «Рождение» – «безумного испанца» Манолито Эспины.
– Почему вы так уверены, что ее взяла именно Делла?
– Это единственное логичное предположение. Только она покинула вечеринку раньше, и поэтому только ее не обыскали.
– Не мог ли грабитель проникнуть в дом снаружи?
– Все окна и двери были наглухо заперты. Кроме разве что входной двери. Но Тизел поставил туда двух горничных, чтобы впускать опоздавших. И они говорят, что никаких злоумышленников не было.
– Ну и ну. Это действительно очень странно.
– Кстати, я разговаривал по телефону с Бенджамином Тизелом до того, как вы приехали сюда сегодня утром. Он очень хочет вернуть свою собственность.
– Что он вам сказал?
– Он хочет, чтобы я занялся этим делом.
Флинт с недоверием откинулся в кресле:
– С какой стати?
Спектор пожал плечами:
– Он доверяет мне. Знает, что у меня есть определенный талант к таким делам.
– Он сказал вам что-нибудь еще?
– Да. Он изложил мне свою версию событий прошлой ночи.
* * *
– Пойдемте со мной. Я хочу вам кое-что показать.
С подвыпившей Деллой Куксон под руку Бенджамин Тизел вышел из бальный залы, где празднование было в самом разгаре. Он провел ее по винтовой лестнице в небольшую боковую комнату. На шнурке у него на шее висела пара ключей – один большой и один маленький. Большим ключом он отпер дверь.
– Зачем ты привел меня сюда, Бенни? – игриво прошептала Делла в темноте.
– Я хочу вам кое-что показать. Кое-что, что, я уверен, вы оцените. В конце концов, вы культурный и чувствительный человек.
Через единственное окно в скудно обставленную спальню струился лунный свет. С болезненным стоном Тизел опустился на колени возле узкой односпальной кровати и вытащил из-под нее большой деревянный сундук. С помощью маленького ключа на шее он открыл его и поднял крышку.
– Пожалуйста, – сказал он, жестом приглашая Деллу подойти.
И там, под бит и взрывы джаза и танцы на первом этаже, она в первый и последний раз взглянула на сокровище Бенджамина Тизела. Внутри бархатной обивки сундука лежала прямоугольная картина в золоченой раме.
– Боже мой! – воскликнула Делла.
– Ага. – Тизел сиял от гордости. – Разве она не прекрасна?
Пытаться описать такое произведение – занятие неизбежно тщетное. На картине была изображена молодая женщина, держащая на руках младенца. Лицо женщины было гладким, как фарфор, кожа пронизана розоватым сиянием радости и блаженной невинности. Ребенок, с закрытыми глазами и кричащим ртом, был изображен идеально. Его крик практически можно было услышать.
– El Nacimiento Манолито Эспины, – объявил Тизел. – Разве она не божественна? – Делла уставилась на картину.
– Простите старому дураку потуги на грандиозность, но я не мог устоять перед возможностью поделиться этой картиной с тем, кто ее по-настоящему оценит.
– Где вы ее взяли? – спросила Делла.
– В путешествии, – последовал ответ, – купил у человека, который не имел ни малейшего представления об истинной ее ценности. Ну, Делла? Что скажете?
– Это… ослепительно. – Она не отрывала глаз от полотна. – Что вы собираетесь с ней делать?
– Делать? Делла, она моя. Я не должен ничего с ней делать.
– Вы не собираетесь разделить ее с другими, выставить на всеобщее обозрение или что-то в этом роде?
– Я бы никогда не выставил что-то подобное на показ, это было бы слишком вульгарно. Когда я любуюсь картиной в одиночестве, я испытываю нечто сродни религиозному экстазу. Это очень личное переживание. А что касается желания разделить… я делюсь ею с вами сейчас.
– И вы собираетесь хранить ее здесь, под кроватью?
– Вы можете не знать этого, Делла, дорогая, – начал Тизел, – но эта картина живая. Она дышит. Вот почему я храню ее в этой комнате, в этом сундуке. Это единственная комната в доме, где достаточно воздуха. Картина старинная, ей противопоказаны солнечный свет или перепады температуры. От них она потрескается и покоробится. Но при лунном свете она выглядит потрясающе.
Делла была вынуждена согласиться. Золоченая рама цвета мутного золота не оставляла места для сомнений: это был настоящий шедевр.
Уголки рта у Тизела скривились словно от удовлетворения. Он достиг желаемого эффекта:
– Каков ваш честный вердикт?
– Я… – начала Делла. Затем она отступила в сторону, задев Тизела локтем. Он захлопнул сундук, вставив ключ в замочную скважину. Быстрым движением запястья закрыл в нем El Nacimiento. Затем повесил два ключа на шею и обратил свое внимание на приму.
– Моя дорогая! В чем дело?
– Ни в чем, – тихо произнесла она, – абсолютно ни в чем. – Ее взгляд был прикован к сундуку.
Тизел отвел ее вниз по лестнице назад на вечеринку. Но не раньше, чем закрыл за собой дверь спальни на ключ.
– Думаю, мне пора домой! – громко проговорила Делла, перекрикивая звуки оркестра.
– Как хочешь, дорогая, – кивнул ей Тизел. Она обняла его невысокую плотную фигуру и поцеловала в щеку.
Джозеф Спектор догнал ее на пути к двери: