Горький вкус любви - читать онлайн книгу. Автор: Сулейман Аддония cтр.№ 5

Но в тот вечер, когда я бежал от кафе Джасима, Джидда казалась мне совсем иной. Она уже не была тем прекрасным городом, который так нравился мне раньше.

В древние времена, когда на месте города была лишь крохотная деревушка на краю безводной пустыни, местные жители нарекли ее Джидда. Название происходило от фразы «Джадда Хавва», что означало «Мать человечества» — люди верили, будто она была здесь похоронена. Однако мне в тот вечер всё это казалось пустыми сказками.

Я тогда еще подумал о том, что современные градостроители и градоначальники подхватили привычку предков давать городу величественные имена. Теперь Джидду называли «Невестой Красного моря». И соответственно, одевали город-невесту в самые дорогие наряды. На каждой большой улице красовались бронзовые скульптуры — чтобы невеста блестела от украшений. Город во всех направлениях пересекали изящные мосты — как изысканные узоры на руках, нарисованные хной. И, словно усыпанная лепестками земля под ногами невесты, Джидда была полна душистых тенистых бульваров.

Но несмотря на всё это, я говорил себе, что Джидда не может называться невестой Красного моря. В ней не было того безграничного счастья, которое испытывает женщина на пороге замужества: слишком много в Джидде мужчин и женщин, чьи дни и ночи сливались в одно бесконечное путешествие по несчастью. Я был одним из них.

Тогда я не знал, что в складках подвенечного платья Джидды меня ждет любовь всей моей жизни.

Была почти половина девятого, когда я добрался до дома. Чуть позже у меня была назначена встреча с моим приятелем, Яхьей. Он собирался с компанией в поход по горам, и мы с ним договорились провести его последний вечер в Джидде в нашем любимом месте, «Дворце наслаждений».

Перед встречей у меня оставалось немного времени, и я решил почитать. Я сел за стол, над которым висел портрет матери, сделанный по моей просьбе Джасимом (в свое время Джасим учился на художника). Мамы моей он никогда не видел, поэтому портрет ему пришлось создавать с моих слов. Я сидел рядом с ним и, как мог, описывал каждую черту ее прекрасного лица.

Я сказал Джасиму, что ее любимый цвет красный, и он нарисовал рамку в виде языков пламени. И мама стала выглядеть, как летящая звезда. Я мог смотреть на ее портрет часами.

Выдвинув ящик стола, чтобы достать книгу, я увидел там свой дневник. Я взял его, и о чтении было забыто.

Прихватив один из флаконов с духами, которые я нашел в кафе Джасима, я устроился на полу. Дневник положил рядом. Первый глоток духов я некоторое время держал во рту. Покалывание сначала возникло на языке, а потом разлилось по всему горлу и добралось до носа. Во рту распространился сильный вкус химикатов. Постепенно покалывание переросло в жжение. Я крепко сжал нос в попытке удержать ощущения под контролем. Опьянение приходило медленно. Я продолжал пить.

Дневник я завел сразу, как только прибыл в Саудовскую Аравию. Как сказал мне однажды господин Молчун: «Мне кажется, что ты ничего не хочешь говорить, потому что ждешь кого-то особенного. Кого-то, кто поймет всё то, что скопилось в твоей груди и не находит выхода. Пока ты не встретил такого человека и пока тебе некому излить душу, записывай всё на бумаге. Дневники придуманы как раз для таких людей, как ты».

В Джидде не было женщины, с которой я мог бы разделить свою жизнь, с которой мы бы строили общие планы на будущее. Я жил в безжалостном изматывающем мире мужчин. Дневник был единственным хранителем моих надежд и секретов, заветным уголком, где я находил утешение.

Я раскрыл его наугад. Открылась страница с датой: «Весна, 21 апреля 1984 года, вторник». Глотнув еще духов, я мысленно вернулся в тот день. Мне было пятнадцать лет.

В ту субботу я проснулся, как обычно, в шесть часов утра и собирался в школу, когда в мою комнату вошел дядя. Он был очень религиозен и ненавидел мою мать. Но еще он был единственным человеком, который захотел помочь мне и моему брату. Тем не менее жизнь с ним была едва ли лучше, чем пребывание в лагере беженцев.

— Ибрагим принимает душ? — спросил он.

— Да, — ответил я, предчувствуя недоброе.

— Сегодня ты не пойдешь в школу, — сказал дядя.

Я не знал, как на это реагировать. С одной стороны, я ненавидел школу и чуть не прыгал от счастья при мысли о том, что целый день пройдет без уроков. Но в то же время я понимал, что за этот неожиданный подарок придется заплатить. Дядя бил меня каждый раз, когда я говорил, что мне не нравится ходить в школу, где меня учат ненавидеть людей, исповедующих иную религию или даже иную разновидность ислама.

Поэтому я был скорее насторожен, чем обрадован, и спросил дядю:

— Почему? Что случилось?

— Потому что…

Договорить ему помешало появление моего младшего брата. Он вышел из душа, чистый, одетый, похожий на примерного саудовского мальчика. Выглядел он гораздо старше своих восьми лет.

— Ибрагим, выйди из комнаты, мне надо поговорить с Насером.

— Хорошо, дядя, — сказал Ибрагим, как вымуштрованный солдат. Направляясь к двери, он посмотрел на меня и покачал головой, словно говорил: «И что ты опять натворил?».

Дядя продолжал:

— Сегодня мне нужно, чтобы ты отнес документы нашему покровителю, благословенному Бадеру ибн Абд-Аллаху. Он просил, чтобы это сделал ты. Нам нужно продлить вид на жительство.

Мне уже давно было известно, что каждый иностранец, живущий в Саудовской Аравии, должен иметь покровителя — кафила, который является саудовцем и готов поручиться за тебя перед властями Королевства, разумеется, за ежегодную плату. Но только в тот апрельский день до меня дошло, что кафил в результате получает полный контроль над жизнью тех, кому покровительствует.

Я сказал дяде, чтобы он сам отнес документы, как всегда это делал, и уже собрался уходить со школьной сумкой на плече, но дядя схватил меня за руку. Его лицо покрылось потом.

— Пожалуйста, не упрямься, Насер, — умоляюще произнес он. — Мы должны слушаться кафила и делать так, как он велит. Нам нужно продлить вид на жительство. А он попросил, чтобы пришел именно ты. Если мы не сделаем всё так, как хочет наш покровитель, то он рассердится, и мы не сможем остаться в этой стране. Прошу тебя, Насер. Умоляю тебя.

Я колебался. Никогда дядя не разговаривал со мной в таком тоне. Мой бедный дядя, взваливший на себя заботу о детях презираемой им сестры, работал в этой богатой стране на правах эмигранта и едва сводил концы с концами.

Потом я подумал: почему я сопротивляюсь? Надо только сходить к кафилу, а потом целый день буду свободен.

— Хорошо, — сказал я дяде. — Я схожу.

Он вручил мне документы.

— А деньги? — поинтересовался я.

— Какие деньги?

— Две тысячи риалов. Чтобы заплатить за новый вид на жительство.

— У меня нет денег. Но кафил сказал, что на этот раз не потребует платы, да благословит его Аллах.