Остальные женщины закивали.
Когда мы закончили работу — разобрали улов, сложили в кучу теваки, починили сети, — хэнё засыпали огонь песком. Точно так же, как мы шли по пристани к морю, теперь мы длинной чередой двинулись по берегу, потом вверх по набережной на тропу, шедшую вдоль берега. Некоторые женщины шагали одни, другие в группах по двое или по трое — свекрови с невестками, матери с дочерями или подруги вроде матери и До Сэн или нас с Ми Чжа. До Сэн жила прямо у берега. Она попрощалась с нами, и мы пошли дальше, в глубь суши. Мы прошли через главную площадь Хадо — там, разумеется, под деревом компания мужчин играла в карты и выпивала. Несколько женщин отделились от нашей группы, чтобы забрать мужей и отвести их домой. Для меня день закончился, когда Ми Чжа свернула на олле к дому ее тетки и дяди.
* * *
На следующее утро Ми Чжа на обычном месте на олле не было. Когда мы добрались до бультока, оказалось, что и До Сэн нету.
— Придется нырять без них, — сказала мать, потом распределила участки. Отставным и начинающим ныряльщицам она велела работать с причала. — Все остальные заплывут на километр в море. Поскольку Ми Чжа и До Сэн сегодня нет, со мной будет нырять дочь. Пора ей взять морское ушко.
Я не верила своим ушам. Это была честь, которой начинающая ныряльщица вроде меня едва ли заслуживала. Пока мы переодевались в костюмы для ныряния, несколько женщин меня поздравили.
— Твоя мать научила меня всему, что я знаю о море, — сказала одна из них.
— Ты непременно найдешь морское ушко, — заявила другая.
Я была невероятно счастлива.
Переодевшись, мы пошли к морю, перекинув сети и теваки через плечо. Инструменты наши были в мешочках на поясе, копья мы держали в руках. Мы по очереди прыгнули в море. Начинающие и отставницы, включая мою бабушку, все вместе поплыли вправо. Младшие и старшие ныряльщицы, а с ними и я обхватили руками теваки и двинулись прочь от берега, следуя за моей матерью к назначенному месту. Солнце ярко светило, грея нам лица, руки и плечи. Вода была лазурно-голубая, волны мягкие —. с ними не приходилось бороться. Мне было жаль, что Ми Чжа меня не видит.
— Мы на месте! — крикнула мать достаточно громко, чтобы все остальные услышали сквозь ветер и шум волн. Она плюнула на свой бичхан на удачу. Я сделала то же самое. Потом мы вместе нырнули. Здесь было не слишком глубоко, мы плыли между крупными камнями, и матушка показывала мне морских ежей и других тварей, за которыми стоило вернуться позже. Но сначала — морское ушко для меня. Как мне повезло, что мать научит меня этому искусству!
Мы всплыли вдохнуть, потом снова нырнули. Мне далеко было до материного объема легких, такой я себе разработаю только через много лет, но матушка была терпелива и не жаловалась. Наверх за воздухом, опять вниз. Мать заметила камень, усеянный морскими ушками. Они прекрасно умели прятаться; неудивительно, что раньше я их не видела. А теперь всегда буду знать, что искать: серовато-синий или черный выступ, не очень гладкий, на грубой поверхности покрытого водорослями камня. Опять наверх за воздухом.
— Помни все, чему тебя учили, — сказала мать. — Я буду рядом, так что не бойся.
Мы обе сделали несколько глубоких вдохов и нырнули. Подплывали мы медленно, чтобы не взбаламутить воду. Я быстро, как змея, атакующая добычу, сунула свой бичхан под приподнятый краешек морского ушка и сковырнула раковину с камня прежде, чем она успела захлопнуться. Моллюск начал падать на дно, и я его поймала. Мать заметила, что у меня все получилось, и воздуха у нее было больше, чем у меня, так что она подцепила бичханом еще одно морское ушко как раз в тот момент, когда я начала подниматься. Я выплыла наверх, подняв добычу над головой, и сумбисори мой звучал победно. Хэнё, отдыхавшие на поплавках-теваках, порадовались за меня.
— Поздравляю!
— Пусть оно будет первым из многих!
Следуя традиции, я медленно провела морским ушком по щеке, чтобы показать, как я благодарна и какие теплые чувства к нему питаю, потом осторожно положила его в сетку. Теперь я готова была снова нырять, и мне не терпелось взять еще одно морское ушко… И тут я поняла, что мать еще не всплывала вдохнуть. Она могла задерживать дыхание очень долго, но все-таки времени прошло много. Вдох, вдох, вдох и вниз…
Развернувшись головой вниз, я увидела, что матушка все еще у камня, ровно там, где я ее оставила. Она тянулась к чему-то, лежащему в песке под ней. Пробившиеся под воду лучи солнца высветили лезвие ее ножа, лежащего чуть дальше, чем она могла бы достать. Я еще пару раз сильно взмахнула ногами и подплыла к ней. И тут я увидела, что ее бичхан застрял под морским ушком. Ей нужен был нож, чтобы перерезать кожаный ремешок, которым бичхан крепился к руке. Главное правило подводной работы — никогда не паниковать, но я была в ужасе. Я вытащила из-за пояса нож, изо всех сил сосредоточившись на том, чтобы все сделать правильно. Мне было страшно выронить нож, как мать, очевидно, выронила свой. Меня уже тянуло вдохнуть, но матушка пробыла под водой намного дольше — ей наверняка было мучительно больно. Я подтянулась к ней поближе и попыталась просунуть лезвие под кожаную петлю у нее на руке, но в воде петля затянулась туже — именно на это она и была рассчитана. Сердце у меня отчаянно колотилось. Мне нужен был воздух, но матери он был еще нужнее. Всплывать за помощью было некогда. Если я поднимусь, то к моменту следующего погружения…
Теперь мы обе были в отчаянии. Мать схватила мой нож и попыталась разрезать ремешок, но в спешке сильно проткнула руку. От крови вода помутнела, и стало еще сложнее видеть место разреза. Мать отчаянно забила ногами, пытаясь вырваться из хватки морского ушка, зажавшего ее бичхан. Я тянула ее за руку, стараясь помочь. Долго мне было не продержаться…
Вдруг матушка перестала биться. Она спокойно положила нож на камень и освободившейся рукой взяла меня за запястье, чтобы привлечь мое внимание. Зрачки у нее были расширены — от темноты и от ужаса. Несколько секунд она внимательно смотрела мне в глаза, будто вбирая меня всю взглядом, запоминая мой облик. Потом она выдохнула. Ее жизнь пузырьками забулькала между нами. Прошла еще секунда. Мать так и держала меня за запястье, а другую руку я положила ей на щеку. Вся ее любовь воплотилась в одном взгляде, я ответила ей таким же взглядом, а потом мать вдохнула воду. Тело ее забилось. Мне очень нужен был воздух, но я оставила матушку только после того, как она затихла и ее тело, все еще прикрепленное к камню, стало спокойно покачиваться в воде.
* * *
Тело матери без всяких проблем достали и привезли на берег, так что ей не суждено было стать голодным призраком. Только этим я и могла утешить бабушку, отца, братьев и сестру, когда рассказала им, что матушке не суждено больше сделать ни вдоха, что тело ее уже никогда не будет теплым. Они стали расспрашивать о подробностях, и я рассказала о последних минутах матери. Мы все плакали, но отец меня не винил. А если и винил, это не шло ни в какое сравнение с тем, как попрекала себя я сама. Мысль о том, что я стала причиной смерти матери, разъедала меня, как щелочь. Меня переполняли боль и чувство вины.