Поэтому птица в неволе поет - читать онлайн книгу. Автор: Майя Анджелу cтр.№ 29

Согласится ли благой Иисус войти в это временное пристанище? Алтарь покачивался и грозил рухнуть, столик для пожертвований стоял под опасным углом. Одна его ножка ушла в мягкую грязь. Позволит ли Бог-Отец своему единственному Сыну смешаться с этой толпой сборщиков хлопка, кухарок, прачек, батраков? Я знала, что Он посылает дух Свой в церковь по воскресеньям, но так ведь то же настоящая церковь, и у людей есть целая суббота на то, чтобы сбросить покров труда и кожу отчаяния.

На собрания ходили все. Члены разномастной Баптистской церкви Горы Сион оказывались бок о бок с интеллигентными последователями Африканской методистской епископальной и Африканской методистской епископальной сионской церквей, а также с простыми трудягами из Христианской методистской епископальной церкви. Эти встречи оказывались единственным в году моментом, когда все добропорядочные христиане общались с последователями Церкви Господа во Христе. На последних смотрели с некоторым подозрением, потому что во время служб они вели себя очень разнузданно и громогласно. Пояснение, что «а в Писании сказано: “Восклицайте Господу, вся земля; торжествуйте, веселитесь и пойте”», не мешало собратьям-христианам смотреть на них свысока. Церковь их находилась вдали от остальных, и все равно по воскресеньям их было слышно за полмили: они пели и плясали, иногда некоторые даже падали без чувств. Члены других общин гадали, попадают ли эти святые гуляки на небо, после таких-то буйств. Общее мнение было таково, что у них небо прямо на земле.

Сегодня должно было пройти ежегодное общее собрание.

Открыла службу миссис Дункан, миниатюрная женщина с птичьим лицом.

– Знаю, что я – свидетельница Господа моего… Знаю, что я – свидетельница Господа моего, знаю, что я – свидетельница…

Ее голос, костлявый палец, воздетый ввысь, – и церковь откликнулась. Из передних рядов донеслось бряканье тамбурина. Два раза на «знаю», два раза на «что я», два – в конце «свидетельница».

К пронзительным воплям миссис Дункан присоединились другие голоса. Сгрудились вокруг, сделали его нежнее. Хлопки ладоней отскакивали от крыши, закрепляя ритм. Когда пение достигло апогея по громкости и накалу страсти, высокий тощий мужчина, до того стоявший на коленях за алтарем, встал во весь рост и пропел с остальными несколько тактов. Вытянул длинные руки, ухватился за кафедру. Певцы не сразу очухались от волнения, но священник упорно дожидался, пока у песни, как у детской игрушки, кончится завод – и она замрет в проходе.

– Аминь. – Он окинул взглядом прихожан.

– Да, сэр, аминь, – откликнулись почти все.

– Пусть все присутствующие произнесут: аминь.

Все произнесли:

– Аминь.

– Возблагодарим Господа. Возблагодарим Господа.

– Верное дело, возблагодарим Господа. Да, Господи. Аминь.

– А теперь брат Бишоп помолится, а мы станем за ним повторять.

Еще один высокий мужчина с кожей шоколадного цвета, в квадратных очках подошел к алтарю – до того он сидел в переднем ряду. Священник встал на колени справа, а брат Бишоп – слева.

– Отец небесный, – выпевал он, – ты извлек ноги мои из трясины и глины…

Церковь простонала:

– Аминь.

– Ты во дни тягостные спас душу мою. Однажды. Взгляни, милосердный Иисус. Взгляни на страдания детей своих…

Церковь взмолилась:

– Взгляни, Господи.

– Укрепи тех из нас, кто пошатнулся… Благослови страждущих и недужных…

Молитва была обычная. Только голос придавал ей какую-то новизну. Через каждые два-три слова брат Бишоп резко вдыхал и протягивал воздух сквозь голосовые связки – получалось своего рода обратное хмыканье. «Ты во» – хмык – «дни тягостные» – вздох – «спас» – вдох – «душу мою» – фырк.

Потом собравшиеся, во главе которых опять встала миссис Дункан, грянули «Руку мне подай, Господь, дай преграды обороть». Пели в темпе побыстрее, чем в нашей церкви, но звучало даже убедительнее. Мелодия излучала радость, меняя смысл грустных слов. «Свет дневной умчится прочь, и меня обступит ночь, и придет ко мне мой смертный час…» Пели самозабвенно: создавалось впечатление, что этот самый час – время великой радости.

Самые выдающиеся крикуны уже успели себя показать, их веера (картонные рекламные объявления из самого большого негритянского погребального бюро в Тексаркане) и белые кружевные платочки взметались высоко в воздух. В темных ладонях они напоминали маленьких воздушных змеев без деревянной рамы.

Высокий священник вновь встал у алтаря. Дождался, когда стихнут и песня, и гомон.

Произнес:

– Аминь. Слава.

Прихожане постепенно выскользнули из потока пения.

– Аминь. Слава.

Он выждал, пока в воздухе угасли последние ноты, взбираясь по лесенке одна выше другой. «Встану я у реки…», «Помоги мне путь найти…» «Покажи мне верный путь». Похоже, эта последняя. Повисла тишина.

Чтение было от Матфея, двадцать пятая глава, с тридцатой по сорок шестую строку.

Проповедь называлась «Одному из сих братьев».

Прочитав соответствующие строки под аккомпанемент нескольких «Аминь!», священник начал:

– В Первом послании к коринфянам сказано: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы». Отдам на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Я задаюсь вопросом: что же такое любовь? Если добрые поступки не есть любовь …

Прихожане поспешно откликнулись:

– Верно, Господи.

– Если отдать плоть и кровь не есть любовь…

– Да, Господи.

– Я спрашиваю себя: что же есть любовь, о которой столько говорится?

Ни разу я еще не слышала, чтобы проповедник так быстро добирался до сути. В церкви нарастал нетерпеливый гул, те, кто знал заранее, выпучивали глаза, предвкушая предстоящее развлечение. Мамуля сидела недвижно, как ствол дерева, однако стиснула носовой платок в кулаке – торчал только кончик с моей вышивкой.

– Я понимаю так: любовь не честолюбива. Она не кричит о себе. – Священник набрал полную грудь воздуха, чтобы описать нам, чем не является любовь. – Любовь не кричит на каждом углу: «Я вас кормлю, я вас одеваю – а потому имею право на вашу благодарность».

Прихожане знали, о ком именно идет речь, и выразили свое согласие с его оценкой:

– Истинно так, Господи.

– Любовь не заявляет: «Я даю тебе работу, поэтому ты должен склонять передо мной колени». – Под каждую фразу прихожане покачивались. – Она не заявляет: «Поскольку я плачу тебе сколько тебе причитается, ты должен называть меня своим хозяином». Она не просит от меня умаления и унижения. Любовь не такова.