– А вы присмотритесь! Прислушайтесь!
– Это прибой, дорогая, вода плещет о скалы. Вой ветра. Это игра воображения…
«Разве?» – думал Карлсен.
– Неужели вы ничего не чувствуете? – с нажимом говорила Урсула. – Эти движущиеся пятна во мгле…
– Боль моя, закройте окно, дорогая, – сказал Бульденеж, кутаясь в плед.
Женщина опустила створку окна.
И с обидой спросила:
– Вы мне не верите?
– Мы тебе верим. Как он выглядел? Весь в красном? – бодро произнёс старик.
– Может, и в красном, я не успела рассмотреть. Давайте пойдём и поймаем его!
– Боюсь, такие развлечения не по мне, – Бульденеж покачал головой и посмотрел на Карлсена. – А вы что скажете?
Адам Карлсен стоял и смотрел на картины. Два вертикальных холста висели у входа бок о бок, на каждом по нарциссу – любимому цветку мамы Карлсена. Но заинтриговало норвежца то, что бутоны смотрели в разные стороны, будто были в ссоре.
Бульденеж, дрожа от холода, кашлянул:
– Самые первые работы Ольги. Считала их неудачными. Всё этот бесовский неугомонный характер! Я ей говорил – вначале черновик. Нет, ни в какую, сразу за кисть хваталась. Хоть что говори. Ну что будешь делать! Вот только к этим двум беднягам сделала пару эскизов на бумаге. Тот, что справа, был первым. Ольге не понравился результат, и она написала второй цветок, тот, что слева, и им осталась недовольна. После этого я начал учить её срисовывать.
Урсула, всё это время увлечённая чем-то снаружи, возбуждённо произнесла:
– Вы опять пропустили! Он там! Только что мелькнул.
Мужчины прильнули к холодному стеклу и вновь никого не увидели.
Урсула рассердилась.
– Вы как хотите, а я свой подарок получу! Я поймаю его! – она схватила пальто и ринулась прочь.
– Беда с ней! – перепугался Бульденеж.
Карлсен, выбегая, сказал:
– Я за ней прослежу.
Бульденеж остался в комнате с нарциссами – ему не терпелось избавить её от лютого холода. Ещё раз проверил окно; в этот момент внизу как раз вылетела через парадные двери Урсула, вдогонку мчался Карлсен.
Старик от холода зачихал, цепной реакцией подступил кашель. Под собственное раздражённое фырканье он закинул в камин поленья. Затем взял спички, несколько листов писчей бумаги со стола и повозился с растопкой. Минут через пять, отогреваясь, довольно выдохнул.
Ещё некоторое время спустя там же, у камина, Бульденежа коснулось тревожное чувство.
Он что-то пропустил, не заметил. Что-то очень простое.
Когда это было – минуту назад или давно?
Он попытался мысленно ухватиться за что-то. Ничего не давалось.
На его бледном измождённом лице отразился ужас.
Он знал, что это было нечто серьёзное – на иное его организм так не реагировал. Его организм сам себя напугал.
Бульденеж вернулся к окну. Кажется, ветер стих.
Пожилой мужчина всматривался в ночь.
В самом ли деле Урсула кого-то видела? Если да, то кого? Обитал ли в этой снежной пустыне кто-то ещё? Не это ли пульсировало в его голове?
Он увидел, как возникли из-за угла два силуэта и поначалу перепугался. Фонарь осветил их лица – доктор Джейкобс и Джеффри Томпсон. Они вернулись в дом. Всё в порядке.
Выдох.
Старик напряг память, попытался всё воспроизвести, каждое своё действие, каждое услышанное слово, каждое сказанное им слово…
И продолжал долго глядеть в окно.
Снег уже только сыпался, ветер не выл, окно не дребезжало.
Окно. Окно. Окно. Там ли был ответ?..
5
Томпсон выглядел уставшим и взопревшим, ощущая, будто его выпотрошили и четвертовали. Он машинально лёг там, где ему сказали, и лишь смутно отдавал себе отчёт, что Майкл Джейкобс практически нёс его на своей спине до самого дома. Слабость накатывала волнами одна за другой. Его накрыли пледом.
Сердце не хотело успокаиваться и продолжало барабанить отовсюду.
Томпсон вздрогнул – к губам прижался стакан. В нос ударил запах силоса.
Он почти сделал глоток, как вдруг открыл глаза и сел. Тело протестовало.
– Что это?
– Молоко, – тихо сказал доктор. – Противоядие.
Джеффри Томпсон глотнул. В самом деле, молоко. Он с жадностью выпил всё до последней капли.
Доктор Джейкобс проверил его зрачки, пощупал пульс. И довольно кивнул:
– Отлично.
Томпсон наконец узнал гостиную. Горели бра, кто-то включил огоньки на ёлке.
Доктор прогулялся до кровавой ванны, подсветил её, озадаченно почесал затылок. Присел, аккуратно поставил у ног лампу.
Через минуту он услышал, как Томпсон вяло произнёс:
– Что со мной было?
– Тс-с, не разговаривайте.
Доктор вернулся и подкинул дров в угасавшее пламя.
– Вы испытали переживания на экзистенциальном уровне.
Он взял кочергу и поворошил в огне.
– Синестезия – любопытное явление. Раздражитель одного органа чувств вызывает отклик в другом. Вам казалось, что вы можете видеть шум волн, а голос – трогать.
Послышался глубокий судорожный вздох.
Томпсон крутил головой.
Правильно ли он понял? Он трогал голос?
Нет, он трогал её, живую.
И голос – не был голосом доктора, это был голос его матери! Он вырос там, на краю, из средоточия его мыслей, из его вины, с которой он жил. Теперь он оставил вину там, скинул в пропасть. А сам остался жить.
Господи, он ждал этого целую вечность!
6
– Здесь никого нет! – крикнул Карлсен.
Фонарь над крыльцом оставался далеко позади, его свет едва касался молодого человека.
Урсулы не было видно, только слышались её попытки догнать непонятно кого.
Минут через пять откуда-то эхом раздалось:
– Это из-за вас, вы его напугали!
– Вернёмся в дом.
Ответа не последовало.
Адам потёр ладони и громко произнёс:
– Санта-Клаус всегда пользуется дымоходом!
И уже себе под нос добавил:
– Если верить Вашингтону Ирвингу.
Тьма не отвечала, Карлсен потихоньку двинулся к дому.
За ним постепенно нарастал скрип, будто кто-то шёл с короткими остановками. Уже в хорошем освещении юноша обернулся. Урсула, упираясь, катила перед собой снежный ком. На её лице была гримаса старающейся школьницы, язык облизывал сухие губы.