Но в разгар банального разговора с Джэл и ее мужем Тони я внезапно почувствовала, что больше не могу – не могу ни одной минуты. Я понимала, что не вправе раскрывать правды о том, что случилось, но я была больше не в состоянии уклоняться от гигантского пузырька с лекарствами, маячившего посреди комнаты, пока все высказывали дурацкие догадки, вроде того, что у Дженни, возможно, из-за какой-то генетической мутации произошла аллергическая реакция на безвредный в любом другом случае препарат. Я была на грани того, чтобы рявкнуть, что не было никакого безвредного препарата, когда заметила на кухне Санджея, наливавшего себе выпивку.
Извинившись, я бросилась к нему.
– Я должна уехать отсюда, – прошептала я.
– Мы пока не можем уехать, – прошептал он в ответ. – Мы только что пришли.
– Я знаю, но я не могу. Я на грани срыва. – Практически я уже перешла в режим срыва, но скоро это стало бы очевидным.
Он посмотрел на меня. Вероятно, у меня был обезумевший взгляд, и я выглядела как сумасшедшая, какой и ощущала себя, потому что он сказал:
– Хорошо, мы скажем, что ты неважно себя чувствуешь. Давай попрощаемся со всеми.
Когда он ушел, чтобы разыскать Мэтта, я поднялась на второй этаж, туда, где в последний раз видела Сесили. Она была в своей комнате и лежала в кровати, спрятавшись под стопкой одеял. Рядом с ней сидела Кимбер и тихо говорила ей что-то ласковое. Они с Дженни часто конфликтовали, но у матери Дженни всегда находилось для меня доброе слово, и она любила проводить время с Сесили, которую не раз забирала к себе на каникулы. «Как ужасно, – подумала я, – что ей пришлось пережить смерть своей дочери».
– Привет, Пенелопа, – тихо проговорила Кимбер. – Для Сесили наступили тяжелые времена.
– Я понимаю. Сесс? – сказала я, стоя у изножья кровати. – Ты здесь?
Она взглянула на меня из-под одеял.
– Сегодня трудный день, да? – сказала я. Завтра тоже будет трудно. И на следующей неделе, и в следующем месяце, и еще года два. И хотя в какой-то момент станет легче, Сесили, возможно, покупая свадебное платье, внезапно расплачется, потому что хорошие подруги не могут заменить одну-единственную женщину, которой больше нет на этом свете.
Ее голубые глаза остекленели от слез.
– Я скучаю по мамочке.
– О, милая, я знаю. Я тоже скучаю, – сказала я. – Очень скучаю. Я понимаю, что я – не твоя мамочка, но я буду здесь, с тобой, когда бы я ни понадобилась тебе – и я говорю правду. Я буду рядом так часто, что надоем тебе. Ты тогда скажешь: «Тетя Пенни, пожалуйста, уйди из моего дома, потому что я больше не могу тебя видеть». Но я все равно вернусь.
Уголки ее губ приподнялись, и я улыбнулась ей.
– Твоя мамочка очень любила тебя, Сесс, – сказала я. – И мы все тоже любим тебя. Твой папочка и бабуля Кимбер, и дедуля Пол, и Нанна, и дедушка Джо, и твои тети, и дяди, и Стиви с Майлзом, и все остальные. Тебе будет тяжело, я не стану говорить, что не будет. Но мы окружим тебя своей огромной любовью.
Сесили шмыгнула носом.
Я замолчала, раздумывая, что еще сказать. Да, она может это услышать, решила я.
– Я когда-нибудь рассказывала тебе, что моя мама ушла из дома, когда мне было шесть лет?
– Ушла из дома? – сказала она.
– Она решила оставить нашу семью, – сказала я. – С тех пор я ничего не слышала о ней и ни разу не видела ее.
Когда Сесили подрастет, возможно, я расскажу ей все, как было. Вскоре после того, как я окончила среднюю школу, моя мать, после десятилетнего забвения, попыталась снова занять место в моей жизни. Казалось, она искренне раскаивалась – несчастное детство привело к тому, что она приняла ужасное решение, утверждала она. Но она готова стать матерью, которой должна была быть все эти годы.
Я купилась на это. Так сильно купилась, что, когда два месяца спустя она уехала в Аризону с мужчиной, с которым только что познакомилась, и перестала отвечать на мои звонки, я действительно задумалась – в первый и единственный раз, – стоит ли продолжать жить. Потому что если моя собственная мать не любит меня, то кто тогда полюбит?
Но ситуация, в которой оказалась Сесили, была намного хуже. Потому что она не могла тешить себя надеждой, что Дженни однажды ворвется к ней в дверь. Нет, как бы ни сложилась в будущем жизнь Сесили, одно было неизменно: она больше никогда не увидит свою мать.
– Моя мамочка никогда бы этого не сделала, – возмущенно сказала Сесили.
– Я в этом уверена, – согласилась я. – Твоей маме больше всего на свете хотелось быть рядом с тобой. – Я стремилась успокоить Сесили, но оказалось, что эти слова утешили и меня саму.
Вопреки своему намерению сбежать, я просидела с Сесили больше часа, рассказывая ей истории о Дженни, читая книги и поглаживая по спинке до тех пор, пока она не уснула. Тогда я сказала Кимбер, которая хотела задержаться в городе, по крайней мере, на следующую неделю, чтобы она позвонила мне, если ей что-то понадобится.
Санджей припарковался посреди улицы перед домом Суит. Сев в машину, я уставилась в окно, а он включил зажигание. Лужайка перед домом была свежескошенной, на крыльце стояли керамические горшки с цветущими растениями. Входная дверь была открыта, через нее было видно, что дом полон людей, всех тех, кого любила Дженни. Кто ничего не знал, мог бы подумать, что у нее торжество.
Внутри меня снова закипела знакомая злость. Умышленно или нет, но Дженни оставила Сесили, а этого не должно было случиться. Дженни была очень умным человеком. Даже если она не понимала, насколько опасны лекарства, которые она принимала, у нее были возможности для того, чтобы получить помощь.
Почему она говорила мне, что я должна изменить свою жизнь, но при этом не смогла признаться себе в том, что тоже должна сделать это? Почему она не смогла сказать: «Я в бедственном положении»?
«Все хотели, чтобы я была идеальной», – услышала я ее голос. Я развернулась к заднему сиденью, почти уверенная в том, что увижу ее там. Но там были только два обсыпанных крошками детских кресла и обертка от шоколадного батончика.
Может быть, она права, согласилась я. Многие из ее читателей тщательно изучали каждое ее слово или фотографию, и ей регулярно выговаривали за самые невинные вещи, например, за то, что она разместила селфи без макияжа. Год назад она случайно наткнулась на форум, целью которого было высмеять блогеров и так называемых «лидеров социальных сетей», в том числе и ее.
– Они называют меня Слащавой дурочкой
[7], – сказала она мне, то ли возмущенная, то ли готовая расплакаться. – Они говорят, что я слащавая и неестественная.
И теперь мне, разумеется, хотелось молить Бога о том, чтобы я тогда не отмахивалась от ее замечаний о завышенных требованиях Мэтта к их дому и жизни.