– И ты уверен?
– На 99 из 100. Мы столкнулись тут с убийством исключительным – я о первом, разумеется: оставшиеся были лишь следствием первого и не отличаются ни блеском, ни чем-то выдающимся – если об убийстве вообще можно так говорить. А первое да – оно редкостное по изобретательности, хотя основная его идея чрезвычайно проста, почти примитивна. Но что мы начали делать? – добавлять слой за слоем факты, гипотезы, свидетельства, версии – и его суть скрылась за пеленой. А нужно только вернуться к самому началу…
– Но у тебя есть сомнения, – продолжала она. 99 процентов – это все еще не 100, хотя и очень близко. Можно ли как-то проверить этот единственный случай?
Каменев покачал головой: дело представлялось ему не столько запутанным, сколько хорошо провернутым. Прямых доказательств не было ни у него, ни у полиции, которая и вовсе шла, как он полагал, в ошибочном направлении.
– Николай, смотри: есть несколько способов что-то доказать. Можно предъявить какой-то набор фактов и выводов на их основе, которые составят достаточное основание. Так чаще всего и работает полиция: они ищут доказательства виновности. И никто не ищет доказательства невиновности – ведь если не виновны все, кроме одного, он один и останется преступником.
Профессор снова покачал головой – и был совершенно прав. Если бы события происходили в запертой комнате или на отдаленном острове, куда не может пробраться посторонний, этот метод сработал бы идеально. Но в миллионном Петербурге сужать круг подозреваемых таким образом совершенно невозможно.
– Тогда остается третий метод: можно ли как-то вынудить убийцу признаться?
– Нет, не думаю… Мы имеем дело с преступником умным, который не склонен изливать кому-то душу. В том-то и проблема, что… – он на секунду замолчал. – К тому же, есть риск… Мой первый вопрос не просто так прозвучал.
– Ты хочешь его убить?
– Нет, – покачал головой профессор.
– Тогда в чем же дело?
– Дело? Дело в том, что у нас пять смертей. Из них четыре – я уверен – являются насильственными. Но если я завтра заговорю, я смогу доказать виновность убийцы – и тогда может случиться еще одна смерть. Ее виновником стану я.
– Тебя привлекут к суду?
– Нет, я никого не буду убивать. Но первопричиной этого может стать мой рассказ. За это не сажают, из-за этого только не спят по ночам. Могу ли я так поступить?
– А если не заговоришь?
– Тогда не произойдет ничего. Наш убийца избежит наказания, но нового преступления получится избежать.
– А наш убийца будет продолжать убивать? Если да, то надо…
– Нет, – ответил Николай. – Убийств больше не будет. Разве что убийца сочтет, что ему угрожает опасность.
– Решай сам, – помедлив, сказала Варя. – Это не тот случай, когда нужно полагаться на чужое мнение, даже на мнение самого близкого человека. Прости меня, но решать тебе.
– Будет ли правосудие торжествовать, если оно достигается неправовыми способами? И можно ли, если тебе угрожает опасность, наносить превентивный удар?
– Николай, а ты в опасности?
– Не знаю… – коротко ответил он. – Может быть.
Она позвонила в колокольчик и попросила зашедшую горничную принести кофе. Та вернулась минуту спустя с подносом, где небольшими холмиками возвышались чашки, горкой повыше – молочник, а отвесной скалой стоял кофейник. Супруга успела уже выпить первую чашку и налила себе вторую. Чашка Николая оставалась нетронутой: тенор продолжал смолить одну папиросу за другой, неотрывно глядя в окно.
– Варя, у тебя завтра свободный день? – совершенно без всякой связи с ранее сказанным спросил он.
– Да, – ответила она, сделав глоток. – На завтра выступлений нет, Кончаковну будет петь Маша Славина.
– Я тоже совершенно свободен, лекций нет. Тогда сделай милость – поработай, пожалуйста, сегодня и завтра с самого утра стенографисткой.
– Коля, я не очень хорошо стенографирую; может, как обычно, вызовем…
– Нет, такое дело я никому не могу доверить, кроме тебя. Это конфиденциально и очень срочно.
– Раз все так серьезно… что ж – пожалуйста.
– Если ты не против, можем начать прямо сейчас?
Варвара Георгиевна по-королевски медленно, как подобает Маргарите де Валуа в «Гугенотах», проследовала к столу, достала пачку бумаги и окунула в чернильницу тонкое стальное перо.
– Нотные иллюстрации будут? – спросила она. – Сколько брать нотной бумаги?
– Нет, – ответил Каменев. – Это не музыкальная вещь.
Если бы он был более внимателен в бытовой жизни, то заметил бы, что у его супруги удивленно поднялась бровь.
– Название… название я пока еще не придумал, оставим на потом. А пока небольшое предисловие, – продолжил диктовать Каменев, и супруга молниеносно записывала непонятными закорючками его речь.
«Могут подумать, что мне не дает покоя слава выдающихся авторов детективного жанра – Гофмана с его “Мадемуазель де Скюдери”, Эдгара По, Габорио или Конан Дойля. Что обласканный покровительством музы Эвтерпы, я дерзнул искать благоволения и у Мельпомены. Разочарую: на самом деле мне вполне хватило того успеха, который я имел на оперной сцене в течение семи лет без единого перерыва.
Причиной появления этой небольшой повести стали совсем иные обстоятельства, с которыми я невольно столкнулся осенью 1895 года. Все имена, которые я использовал ниже по тексту, заменены, но само преступление и способ совершения оного отражены чрезвычайно точно. Мне кажется, никому не составит труда узнать в них истинных героев этой драмы».
– Что еще добавить? Впрочем, нет… – замялся он. – Закончим это предисловие. Пиши: «Глава первая. Под оглушительные звуки труб кончился третий акт “Гугенотов”. Граф Невер женился на возлюбленной Рауля де Нанжи – Валентине. Сказать, что успех был огромным? О нет, это было бы неправдой. Успех был невиданным. Анджело Мазини, чародей звука, который всегда поет как ангел, в этот раз превзошел сам себя. Все с нетерпением ждали четвертого акта и того, как лучший тенор во всем мире будет петь с Валентиной любовный дуэт – может быть, величайший любовный дуэт из всех написанных. Уже авансом шли бурные рукоплескания, охватившие весь театр – и только из левой ложи бенуара не донеслось ни хлопка». Точка.
Он мельком посмотрел на жену, и снова уставился в пол, продолжая обдумывать решение. Потом резко поднял голову и подошел к телефону, назвал в трубку номер. «Это профессор Каменев. Вы действительно хотите узнать, кто виновен в этих смертях?» – в ответ прозвучало что-то очень короткое.
Тенор повесил трубку и повернулся к жене:
– Пригласи пожалуйста на завтра на 11 утра Филимонова, Уварова, Васильевского, Званцеву, Гагаринского и графа Тускатти, – он вдохнул и с усилием добавил. – Fiat iustitia…
[5]