Николай Константинович не ожидал подобной любезности со стороны того, кто вчера еще посадил его в «предвариловку». Удивление, едва ли длившееся больше полусекунды, сменилось пониманием, что в четверг концерт. «Да-да, спасибо!» – ответил он, и они наконец зашли в помещение. С порога караульный заявил:
– Ваше высокоблагородие, они уже с полчаса назад пытались зайти, – показал он на Каменева. – Говорили, у них к вам дело.
– Ну и пустил бы! Тоже заставил человека полчаса на улице ждать. Это хорошо еще сейчас осень тёплая, а что зимой будет? Тоже на морозе людей держать будешь?
– Ваше высокоблагородие, так ведь постановление же…
– Постановление, знаешь, постановлением – а голову на плечах тоже иметь надо. А вообще-то, Бог с ним, с постановлением – завари-ка нам, голубчик, чаю. Николай Константинович, вам с коньяком? Или, может, молока добавить – чтобы как по-английски?
Профессор попросил чаю с коньяком. Тот одновременно и согревает, и горло расслабляет от зажимов, и на связки не сильно действует – но только если коньяка совсем чуть-чуть. «Распорядись насчет чая», сказал Уваров дежурному и пригласил Каменева в кабинет.
Попивая чаек, тенор между прочим припомнил, что встречал убитых вместе, когда они приходили на репетицию «Пиковой дамы». Впрочем, ничего серьезного это не дало, их разговора профессор не слышал. Из этого следовало лишь то, что оба любили классическую музыку – но больше сказать было нечего.
В этот момент в открытой двери снова появился дежурный и сообщил, что обработана половина показаний извозчиков.
– Что там? Какие данные? – чуть ли не подпрыгнув со стула, спросил Уваров.
– Ничего нет, – пожал плечами дежурный. Никто ничего не видел, никто никого не возил.
– Врут, мерзавцы! – рявкнул следователь.
– Может, что и врут. А может, что нет. Через пару часов закончим, посмотрим, что сказали остальные.
Дежурный собрался уходить, но, повернувшись, столкнулся со статским советником. Он оправдательно залепетал что-то, но Филимонов только махнул рукой: «Ступай-ступай, займись делом». Тот рысью улетел за свою конторку и не подавал виду.
– Доброе утро, Володя! Ожил? – усмехнулся Антон Карлович и только теперь заметил повернувшегося на голос Каменева. – Ну я же говорил, что утром ты будешь здесь. По поводу убийства, Николай Константинович? Наверняка какие-то идеи?
Попеременно перебивая и дополняя друг друга, Уваров и Каменев рассказали все, что произошло за это утро. «Ладно, – уже не очень довольно заметил Филимонов. – Насчет извозчиков будем ждать оставшиеся рапорты. А теперь поедемте к родственникам убитых. Посмотрим, что они скажут. Николай, вы с нами?»
– Разумеется! – почти взвизгнул от нетерпения профессор. – Я же консультант у вас по этому делу.
Конечно, профессор лукавил. Ему дела не было до того, что он консультирует полицию, и даже то, что он был одно время главным подозреваемым, казалось неважным – одна только загадка беспокоила его. Впрочем, обостренное чувство справедливости уравновешивало абсолютно аморальное стремление разгадать головоломку, предметом которой выступали жизни – желание наказать того, кто прервал их, навязчивой субдоминантой играло в его голове.
– А ваши агенты? – они что-нибудь интересное сообщили? – спросил по дороге Уваров статского советника.
– Так… – махнул рукой Филимонов. – Ничего интересного. Позавчера вечером были в опере вместе. С ними сидели еще двое – Виктор, двоюродный брат Васильевского, и Михаил Званцев – брат Алексея…
– У нас, в Мариинке? – немедленно вмешался Каменев.
– Да… Но они разъехались, есть тут смысл копать? Не знаю.
– Опросить точно не помешает, – заметил Уваров. – А известно, куда они поехали после спектакля?
– Нет, вахтер не видел, на швейцара никакой надежды. Остается надежда на кучеров. Званцевы ушли после второго антракта, и куда направились…
– Стойте! – гаркнул тенор, и послушный кучер остановил пролетку. – Нет-нет, я не вам. Прошу вас, езжайте… Подождите-подождите, что вы такое говорите? Этого быть не может! Такого не может быть!
Оба сыщика, которым по ушам ударил плотный и звонкий голос профессора, обернулись, не понимая, что могло вызвать такую реакцию. Сами они говорили о свидетелях совершенно спокойно и не находили ничего странного, а уж тем более – подозрительного.
– Николай, что вообще происходит – ты что взбесился? С чего такие крики?
– То, что сказали ваши агенты, невозможно в принципе. Позавчера вечером у нас шли «Гугеноты», Рауля пел Мазини, Валентину – Мей-Фигнер, а Маргариту – Нравина, – закончил он предложение. Пояснений не последовало.
– Прекрасно, – пожал плечами Уваров. – Что это значит и кто эти люди? В двух словах.
Последнее замечание было очень кстати: Николай Константинович успел набрать в тренированные легкие воздуха, чтобы прочитать полноценную лекцию на два часа. Услышав, что надо быть кратким, он печально выдохнул и в двух предложениях объяснил ситуацию. Выяснилось, что эти люди – лучшие исполнители «Гугенотов» в столице, а, может, что и во всей Европе.
– Николай, понятнее не стало. Что с того, что они лучшие исполнители? – все еще ничего не понимая, спросил статский советник. – Наши убиенные послушали любимые отрывки, потом поехали… куда-нибудь. Вернемся после опроса свидетелей – как раз данные от извозчиков будут, узнаем.
– Нет, вы не понимаете! – крутил тенор все ту же пластинку… Вернее сказать, поскольку пластинки тогда еще не были в ходу, он крутил все тот же фонографический валик. – У нас после второго антракта в «Гугенотах» идет четвертый акт и здорово сокращенный пятый. Терпеть не могу сокращения, но…
– Короче можешь?
– Не могу, – моментально ответил он. – Смотрите сами – у нас ввели из-за этих сокращений странную разбивку антрактов. Первый идет после увертюры и первых двух актов – это час двадцать. Потом идет третий акт – сорок минут, а дальше снова антракт. Четвертый акт длится сорок минут, а эти несчастные обрезки, которые остались от пятого акта, уместили в двадцать. При мне, между прочим, такого не было! – пятый акт играли нормально, с балетной сценой…
– Коля, в чем дело?
– Вы говорите, что они ушли после второго антракта. Получается, перед четвертым актом. А вы знаете, что такое четвертый акт в «Гугенотах»? Это же хорал с благословением мечей – и лучший любовный дуэт нашего века. Да еще в исполнении Мазини и Мей-Фигнер! А вы говорите, что они – любители оперы – просто пришли на пару актов, выпили шампанского, поглазели сверху из ложи на декольте дам и уехали? Нет, извините – не поверю. И почему уехали только Званцевы? Только они на дам насмотрелись, Васильевские продолжали любоваться?
Пролетка остановилась у резных чугунных ворот, с которых, высунув язык, на подъезжающих смотрел китайский дракон. Двери по распоряжению князя открывались в двух случаях: либо при выезде его сиятельства, либо на случай приезда Государя. Все остальные независимо от чина должны были выйти из экипажа и проследовать в дом пешком.