Словарь лжеца - читать онлайн книгу. Автор: Эли Уильямз cтр.№ 7

– «Желаньем»! – стоял на своем доктор.

– «Желаньем», – повторил Трепсвернон. Язык его скользнул по задней поверхности зубов.

* * *

Мать Трепсвернона считала его мальчишескую шепелявость милой, а вот отец находил ее вздорной. От этого дитя Трепсвернон преисполнялся еще большей решимости поддерживать в себе притворство. Двоюродный дедушка по отцовской линии говорил точно так же, и целая семейная легенда вращалась вокруг внезапной робости предка, когда «Таймз» вдруг поменяла на своих страницах долгую срединную ſ на s, так что его сердитые провозглашенья «пофтыдно!» и «прифкорбно!» за завтраком уже нельзя было списывать просто на слишком быстрое чтение. По правде сказать, семейную эту легенду сочинил сам Трепсвернон, дабы уснащать ею беседы, когда паузы в них становились чересчур нестерпимы. Когда явного вреда от лжи не наблюдалось, Трепсвернон лгал непринужденно. Завершив свое школьное образование, когда обвинения в женственности и последствия того, что воспринималось как таковая, должным образом опровергались на спортивных площадках и в карцере, Трепсвернон подумывал оставить шепелявость позади – вместе с аспидными досками и учебниками. Однако по привычке, а то и нервничая при собеседовании, устраиваясь на мелкую должность корректора в «Новом энциклопедическом словаре Суонзби», у него случайно проскользнуло «фюффефтвенно».

Взгляд редактора смягчился в несомненном сочувствии. Шепелявость сохранилась, а Трепсвернон обрел осмысленную службу.

Шепелявость стала обременительна, когда труды Трепсвернона в «Суонзби» сосредоточились на букве «С». Изо дня в день он тасовал по своему столу зеленовато-голубые каталожные карточки, исписанные словами на «С», заглавные слова и глоссы – сплошь присвисты и точное шипенье. Тот же редактор, что некогда был так расположен к несуществующему недостатку Трепсвернона при собеседовании, призвал его к себе от его стола и объяснил – мягко, – что в этом году вместо рождественской премии Трепсвернон поступит на курс занятий у одного из ведущих преподавателей дикции в Европе.

– Поскольку мы приступаем к тому «Риптаж – Существенный», – сказал тогда проф. Герольф Суонзби, возложив руку Трепсвернону на плечо. Стоял он так близко, что Трепсвернон улавливал его дыханье – странную смесь цедры и лучшего табака от «Фрибурга и Трейера». – Я подумал, что самое время было бы с этим разобраться, – понимаете, раз вы продолжаете трудиться послом нашего великого «Нового энциклопедического словаря Суонзби».

– Послом, сударь?

Помедлив, Суонзби ответил, стараясь при этом выглядеть милостиво:

– Именно. – Хватка на плече у Трепсвернона сделалась чуть крепче.

Пришепетывание стало такой неотъемлемой частью самоопределения Трепсвернона и его присутствия в «Суонзби», что предложение это трудно было опровергнуть или от него отмахнуться. Занятия с д-ром Рошфортом-Смитом были должным манером назначены по значительной стоимости за счет компании – и вот так и вышло, что тем январем Трепсвернон уже четыре недели подряд откидывался на спинку оранжевого кресла, сражаясь с мигренью и притворяясь перед доктором, будто шепелявит.

Методы обучения д-ра Рошфорта-Смита оказались любопытны, однако не то чтоб вовсе не приятственны. Отчасти было так благодаря привнесенному духу игры в кошки-мышки, ибо Трепсвернону приходилось скрывать свою совершенно обычную дикцию и старательно избегать разоблачения. На их последней встрече задействовали гальку – ее разместили во рту при чтении отрывков из Ковердейлова издания Библии, принадлежавшего д-ру Рошфорту-Смиту. На другой устроили нечто вроде кукольного театра, где в спектакле являли активную мускулатуру говорящего рта посредством шелковой модели человеческого языка, размером превосходящей натуральный орган. Трепсвернону сообщили, что язык сей был изготовлен отсутствующей миссис Рошфорт-Смит. Хотя женщиною та наверняка была многоталанной, Трепсвернону в тот раз взбрело на ум, что изготовление языков вряд ли относилось к числу ее дарований. Несколько швов на языке были уж слишком очевидны, а пряди набивки кое-где выбивались из них печальными бугорками. Штуковину эту надежно зажимали челюсти, снабженные двумя комплектами зубов из вулканизированной резины, и Трепсвернон добрые полчаса наблюдал, как д-р Рошфорт-Смит показывает ему способы, какими можно улучшить себе дикцию.

Предположительно подготовленный и снаряженный к следующему показу, сегодня язык нетрепливо болтался на гвоздике у двери.

Обеими руками д-р Рошфорт-Смит держал камертон.

– Высота вашего тона, – говорил доктор, – адекватна, а сам тон уверен. Но вот я бы попросил: «желаньем» – еще разок?

Возможно, он полностью осознавал, что шепелявость фальшива: Если вы тратите мое время, я запикаю и затренькаю ваше. Таково было единственное разумное объяснение камертону, приходившее в голову Трепсвернону. Да и вообще сомнительно, чтоб его резонансные колебания различались за птичьим пеньем. Он понятия не имел, как д-р Рошфорт-Смит терпит этот звук – для Трепсвернона головная боль уже приступила к выжиманию жидкости или выщипыванию какой-то особенной ноты из его оптического нерва. В ушах у него колотилась кровь: мост мост мост, – а у д-ра Рошфорта-Смита вдруг обнаружилось либо чересчур много зубов, либо слишком уж маленький рот. Если сощуриться, все может несколько проясниться, подумал Трепсвернон. Возможно, тщательная, согласованная настройка глаз посредством вращения ворота и нарежет мир на терпимые ломти. Ему не хотелось выглядеть грубым. Тише едешь – дальше будешь, Буйволы, – ему нужно лишь на чуточку приспустить брови и сложить на лбу тончайшую из складок, чтобы прищур его сошел за внимательность.

Камертон д-ра Рошфорта-Смита ударил еще раз, и лицо у Трепсвернона прогнулось.

Вообще-то должно существовать особое слово, связанное с воздействием употребленного избытка алкоголя. Головные боли, бурлящая паранойя – кажется, что язык беднее от того, что нет в нем такого слова. Трепсвернон решил, что поднимет этот вопрос с кем-нибудь из редакторов.

Причиной ужасов сегодняшнего утра был виски, и в этом отношении Трепсвернон был уверен, но и вина, коньяки и дистилляты предшествовавшей ночи, несомненно, внесли свой вклад. Отчасти винить к тому ж следовало и то, что перед празднованием он поел недостаточно. Трепсвернон помнил, что покупал с тележки несколько каштанов. Он не мог поклясться, что ужинал чем-то еще помимо них, и, по размышлении, заподозрил, что каштаны перед жаркой, должно быть, сварили, дабы смотрелись они пухлей. Скверные каштаны, выпивки столько, что и буйвола с ног свалило б, – Трепсвернон вернул эту скудную трапезу на обледеневшую мостовую раннего утра где-то подле Королевского оперного театра. Воспоминанья сгущались и поблескивали новою яркостью. В пакость эту какая-то дама уронила лорнет, и Трепсвернон, пыша оконьяченным блаженством, сгреб оттуда ее оптический прибор, дабы вернуть ей. Дама отшатнулась от него в ужасе.

Упомянутый лорнет Трепсвернон обнаружил у себя в кармане сюртука, спеша из постели в приемную д-ра Рошфорта-Смита. Одна линза треснула маленькой сноской-звездочкой.