Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера - читать онлайн книгу. Автор: Йоахим Радкау cтр.№ 52

Страница

Есть немало свидетельств коллективной одержимости мыслями об онанизме. Из школ, прежде всего интернатов, кадетских корпусов и казарм, сообщалось о «массовом онанизме» и «онанизме на спор». Смущение медиков здесь понятно. Однако реакция некоторых реформ-педагогов и натуропатов граничит с истерикой. «Любое половое возбуждение чудовищно перенапрягает нервный аппарат сердца», – предупреждает фрайбургский врач в журнале «Der Naturarzt» ^[136] 1905 года, а еще один, доктор наук, в 1907 году пишет в «Reformblätter»: «Если бы холодные стены спален, уборные и другие потаенные уголки интернатов могли говорить – каким пронзительным воплем ужаса отдалась бы в сердцах родителей эта противоестественность». Он порицает даже «фривольное чтение античных классиков, которому столь старательно предаются в элитарных школах». Действительно, тайное, почти позабытое сегодня обаяние античного наследства состояло когда-то в приобщении к сексуальной морали, далекой от буржуазной. Каким же хаосом сексуально-гигиенических сигналов было окружено подрастающее поколение! Вето по отношению к сексу уже давно не было столь однозначным и категоричным и не могло заглушить остальные сигналы. При желании вполне можно было найти доказательства того, что онанизм и сексуальные «эксцессы» по крайней мере в определенных (но каких?) границах вполне безобидны. Однако никогда не знаешь наверняка – и если после запретного акта возникало чувство опустошенности, этому всегда можно было придать глубокое и губительное для здоровья значение. Это был тот самый способ, каким возникло душевное состояние, называемое тогда неврастенией (см. примеч. 123).

Еще один лейтмотив в историях неврастеников – страх перед сифилисом. «Сифилисофобия» встречается даже как устойчивый термин. Эти страхи также легко порождали преломленное отношение к сексу и состояние общей тревожности и ипохондрии. Страх заболеть сифилисом имел не только психические, но и совершенно реальные физические основания. Курс лечения, при котором в кожу больного втирали ртутную микстуру, следствием чего были такие явные неприятности, как выпадение зубов, наносил нервной системе не только мнимый, но и совершенно реальный вред. Ужасы этих «втираний» описал в автобиографии Стефан Цвейг: несчастный пациент чувствовал себя «существом падшим, не только душевно, но и физически» ^[137] и при этом даже по окончании не был уверен в излечении от люэса ^[138]. В то же время у ртути имелась армия едва ли не фанатичных сторонников. Иван Блох ^[139] прославлял ее как «божественный меркурий» и проклинал ее противников, так что литература, как и в случае онанизма, предлагала контрастный душ из страхов и надежд, придававший «сифилисофобии» неврастенический характер. Иные неврастеники лавировали между двумя страхами – перед онанизмом и перед сифилисом: отправляясь в публичный дом, чтобы побороть онанизм, они попадали из одной неприятной ситуации в другую, еще более неприятную. Во многих биографиях «сифилисофобия» встречается не отдельным эпизодом, но в тесной связи с характером человека, накладывая отпечаток на личность в целом (см. примеч. 124).

В 1911 году в Шарите направился 20-летний служащий с «ипохондрической неврастенией». Он жаловался на головные боли и тяжелые депрессии. Некогда он работал сапожником на химической фабрике, но теперь уже полтора года как был безработным. С того же времени, как он сам говорил, у него начались «эти головные боли и мерцание перед глазами». Прежде он не был «нервным»; корень своих бед он подозревал в гонорее, которую подхватил в 1909-м. Сразу же у него появился панический страх перед сифилисом. К страху за здоровье у него примешивался страх утратить работоспособность, которую он определял по критериям самостоятельного предпринимателя. При этом ему было неприятно признаваться в своих страхах, возможно, поэтому ему удобнее говорить о «нервозности»: «Страх? Скорее нет, лишь своего рода беспокойство». «Раньше я был более самостоятелен», теперь же приходится говорить ему, что надо делать. «Никакого духа предпринимательства». Раньше мог работать, работал с удовольствием, сейчас ни к чему нет желания. «Будто заживо похоронен». Думает, лучше бы умер, совершенно растерян от такой болезни. Лучше лишиться на руке пальца, тогда хоть работать можно. Врачи ему якобы сказали, что у него сифилис мозга, и ведь это так ужасно. Если он качает головой, то слышит внутри какой-то хруст. […] Непрестанное внутреннее беспокойство, потому что все у него не так, как хотелось бы. «Ощущение такое, будто у меня размягчение мозга. […] Когда делаю вдох, вся грудная клетка трещит, я совсем выхожу из строя. Я раньше любил работать, теперь же энергию во мне будто переломили»» (см. примеч. 125).

С первого взгляда не понятно, почему страх сифилиса разбушевался именно на рубеже веков, ведь в самой инфекции не было ничего нового, во времена Лютера люэс свирепствовал куда более убийственно, чем в XIX веке. Однако только сейчас удалось доказать его отсроченные последствия – поражение нервной системы, завершавшееся параличом мозга. Тогда же обратили внимание на возможность наследственной передачи сифилиса. В 1880 году была обнародована статистика, согласно которой три четверти паралитиков имели в истории своей болезни сифилис. Именно в этот период сифилис оказался неразрывно связан с представлениями о слабоумии и дегенерации. Крепелин провозгласил «открытие, что паралич возникает вследствие сифилиса […] крупнейшим на сегодняшний день шагом в изучении условий возникновения безумия». Однако это было одной из тех типичных ловушек, когда успех диагностики намного опередил успех терапии и вызвал еще больший ужас у больных. Гигиеническое просвещение народа на рубеже XIX–XX веков еще сильнее разжигало эти страхи. Экспозиция по венерическим болезням, составленная врачом Ойгеном Галевски и представленная на Дрезденской международной гигиенической выставке 1911 года ^[140], в устах народа именовалась «Камера ужасов Галевски». Тогда же появились передвижные выставки, на которых демонстрировались муляжи – восковые модели, воспроизводящие натуральные объекты с симптомами сифилиса. Эффект их был оглушающий: наблюдатели отмечали внезапную бледность и могли «узнать того, в ком муляжи пробудили нечистую совесть или память о давно забытых грешках». На рубеже веков сифилис, как никогда прежде, стал считаться одной из главных проблем общества. Возникла международная лига борьбы с сифилисом, а в 1899 и 1902 годах в Брюсселе были проведены две крупные конференции по венерическим заболеваниям (см. примеч. 126).

Страница