Дикая тишина - читать онлайн книгу. Автор: Рэйнор Винн cтр.№ 17

– Можешь теперь ты его понести? Не знаю, что у меня с плечом, но сегодня оно адски болит, даже руку не могу нормально поднять.

– Лучше не становится? Как думаешь, может, это последствия твоего падения с крыши амбара?

– Может быть, не знаю – хотя тогда оно не болело.

– Ну давай сюда рюкзак.

Мы продолжили подъем, дорога резко пошла вверх. Мы решили обойти стороной устрашающий подъем Бристли Ридж, от которого все любители скалолазания в полном восторге, и пройти наверх собственным путем. Среди крупных камней и валунов мы пробирались по склону, отыскивая дорогу к пику.

– Мне нужно остановиться.

Я подумала, что ослышалась – Мот никогда не просил остановиться; это мне всегда требовалось снять рюкзак и полюбоваться видом. Мы присели на камень. Далеко внизу виднелась уходившая на запад долина Огвен, глубокая расселина в темной породе, хлюпающее торфяное болото и высокие пики, куда забираются только овцы. Множество разноцветных точек выходили из своих машин, которые начали скапливаться на обочине дороги.

– Надо идти дальше. Скоро тут будет полно народу.

– Не знаю, смогу ли. Голова кружится. Не могу смотреть вниз – кажется, вот-вот стошнит.

– Что с тобой? Съел что-то не то? Вроде бы только бутерброд с сыром…

– Нет, дело не в этом, тут что-то еще.

– Что? Что такое?

– Не знаю. Попробую пойти дальше, может быть, само пройдет.

На вершине Тривана находятся камни Адам и Ева. Два похожих на колонны валуна, которые вертикально стоят на голом хребте. Тот, кто хочет сказать, что на самом деле покорил Триван, должен перепрыгнуть полутораметровую расселину между ними, и после этого ему откроется «свобода Тривана», что бы это ни значило. Для нас скалолазание закончилось с рождением детей: они не могли без нас обойтись, а стало быть, мы не могли больше доверять свои ценные жизни ненадежным веревкам и карабинам. Мы поднялись сюда не за тем, чтобы что-то кому-то доказать, и не за тем, чтобы травить потом байки в пабе. Прыжок между Адамом и Евой означал для нас куда больше. В тот день мы были вместе, чтобы сказать: да, мы и сегодня готовы прыгнуть навстречу жизни, как сделали это двадцать пять лет назад. Мы хотели еще раз подтвердить верность своим обетам – друг другу, природе, жизни. Но когда Мота вырвало бутербродом и он опустился на землю у подножия Адама, закрыв лицо руками, стало очевидно, что этого не случится. Да я и не жалела об этом, глядя, как далеко пришлось бы падать, если что.

– Это в любом случае была дурацкая затея. Столько лет прошло, нам давно уже нечего друг другу доказывать. – Тело Мота редко подводило его, и я пыталась как-то сгладить неприятный момент. – Может быть, у тебя вертиго? Вот она, старость!

– Не шути так – кажется, это оно и есть на самом деле. Я не уверен, что смогу отсюда спуститься.

Мы сидели на голом склоне, глядя, как постепенно меркнет свет, а разноцветные точки возвращаются в свои машины и уезжают. На востоке над хребтом взошла луна, залив вершины бледными волнами света, укрыв от нас темную долину внизу, где теперь виднелись только фары проезжавших машин.

– Я всегда буду с тобой, Рэй, потому что больше нигде не хочу быть. А ты будешь со мной всегда?

– Конечно. Где же мне еще быть? Мы вместе навсегда.

– Не исключено, что «навсегда» окажется короче, чем ты думаешь. Нам еще предстоит спуститься с Тривана в темноте и без фонарика.

– Что ж, навсегда так навсегда, даже если вечность продлится всего полчаса.

– Поскольку мы не знаем, страдает ли она, нам нужно решить, давать ей обезболивающее или нет. – Врач-консультант стоял в коридоре у дверей паллиативной палаты и постукивал ручкой по бумагам. – Я считаю, надо исходить из того, что она испытывает дискомфорт, который мы обязаны облегчить, и поставить ей капельницу с морфином.

Прошло две недели с тех пор, как врач пообещал, что мама проживет не больше двух-трех дней, и вот наконец дело дошло до морфина. Вот и все. Когда до этой стадии дошел папа, он лежал у себя дома в постели, а мама пекла плюшки для гостей и смотрела телевизор в соседней комнате. Я знала, что это означает: очередное решение, очередная галочка в бумагах, которая облегчит ей путь к смерти. Я приняла это решение за нее; я решила, что смерть приплывет к ней на облачке опиатов. Больше она не будет биться за каждый вдох, не будет из последних сил цепляться за жизнь, которая уже закончилась, – оставшиеся ей дни, часы, секунды будут ласковыми. Легкое прощание на теплом летнем ветерке морфина.

Паллиативная сестра наклонилась над кроватью, чтобы рассказать маме про лекарство; реакции не последовало, не считая того, что она долгие несколько секунд смотрела в изножье кровати. Я проследила за ее взглядом, и на мгновение мне показалось, что вижу отца: кепка сдвинута на затылок под странным углом, на губах привычная задорная ухмылка. Ее глаза закрылись, и папа исчез – плод моего оптимистичного воображения, ведь я недавно просила его прийти за мамой, не оставлять ее одну.

Той долгой тихой ночью мы были с ней вместе, капельница с морфином наполняла ее вены тишиной, дыхание успокоилось, став неглубоким и мирным, а мои мысли были исполнены страхов и сожалений. Решение дать маме спокойно умереть, а не предоставлять ей еще один шанс, вставив зонд в желудок, точило меня изнутри червячком сомнений. И страх. Растущая обжигающая паника, словно раскаленный добела шар, горела в моем желудке. На береговой тропе я, казалось, сумела свыкнуться с мыслью о смерти Мота, смогла принять ее как тяжелейшую часть жизни. Тень смерти постоянно маячила на краю нашей жизни, но сейчас я видела перед собой ту самую смерть, которую ему предсказали, и понимала: хоть мне и казалось, что я с ней свыклась, принять ее не смогу никогда. Я буду заставлять его бороться за жизнь, даже когда сам он решит лечь и умереть. Мой ум в панике метался по горящей комнате, из которой не было выхода.

///////

Всю ночь я урывками дремала, касаясь щекой маминой руки – прохладной, сухой, неподвижной, пока меня не разбудил тусклый серый свет нового дня. Я откинулась на спинку стула, распрямила онемевшие руки, положила ноги на кровать. Голубое одеяло, казавшееся в полумраке серебристым, почти незаметно двигалось в такт ее дыханию. Ее восковое лицо выделялось четким силуэтом на фоне окна и приняло такой же прозрачный оттенок. А потом я увидела дымку. Как пар, исходящий от разгоряченного, потного бегуна после долгой дистанции. Дымка клубилась над ее телом нежным облачком. Чтобы не отрывать от нее взгляда, я краешком глаза оглядела комнату. Ничего подобного нигде больше не было. Дымка стояла только над тихим и неподвижным маминым силуэтом: медленное движение молекул сквозь время и воздух, энергия от ее остывающего тела, уходящая в утро, в душную блеклую атмосферу комнаты. Я глубоко-глубоко вдохнула и задержала дыхание.

Кончено. Теперь все кончено.

///////

В свете угасающего дня я медленно шла по деревне, зная, что ноги сами приведут меня в темноту леса. Зарывшись пальцами в перегнившие сосновые иголки, я наконец все поняла. Поняла, что заставило меня предложить Моту отправиться в поход по скалам и пляжам, лесам и долинам, спать «дикарями», жить «дикарями». Холодная, шероховатая, темная причина чувствовалась под пальцами, пылью оседала у меня в волосах. Я наивно думала, что смогу прожить без нее – хотя в этом смысле мои родители понимали меня лучше, чем я сама. В глубине души я всегда знала, что пытается сказать голос в моей голове. Все дело было в земле, в почве, в глубинной гудящей основе самого моего существа. Именно к ней я бежала, когда все остальное летело в тартарары. Мне нужна была та безопасность, которую дарило чувство единения с землей; в самой глубине души я нуждалась в нем, как в воздухе. Без него я никогда не буду цельной. Дело всегда было в земле.