Когда порвется нить - читать онлайн книгу. Автор: Никки Эрлик cтр.№ 53

Даже сейчас стрельба на августовском митинге сказывалась на кампании Энтони только положительно, а его считали образцом стойкости. После инцидента поднялась огромная волна слухов, высказывались предложения о мотиве нападения, коротконитные и их защитники отчаянно искали объяснение, пытаясь не сваливать все на длину нити. Но большинство теорий быстро испарилось во многом из-за того, что женщина-стрелок не проронила ни слова.

Именно поэтому Энтони никак не ожидал экстренного совещания, созванного менеджером его избирательной кампании и главой отдела исследований общественного мнения.

— Мы кое-что обнаружили, — сказали они. — О стрелке.

Один из мужчин положил перед Энтони папку с документами: два свидетельства о рождении, одно свидетельство о смерти и копию отсканированной статьи из газеты колледжа, в котором учился Энтони. В статье говорилось о ночи, когда в студенческом братстве погиб парень.

— Но у них разные фамилии, — сказал Энтони. — Вы хотите сказать, что стрелявшая женщина и этот мальчик были родственниками?

— Очевидно, он был ее сводным братом.

Черт.

Энтони думал, что та ночь осталась позади. В конце концов, это было три десятилетия назад.

— Дайте подумать, — сказал Энтони, внимательно читая отсканированную статью. Конечно, Энтони помнил этого мальчика. Он был одним из немногих, кого набирали в братство Энтони просто ради забавы, втягивая в процесс посвящения без реальных перспектив стать членом братства. И все же, как вспоминал Энтони, новички всегда верили, что их приглашают искренне, без подвоха. И это было смешнее всего.

Энтони в то время был президентом братства, но он не выбирал новичков. Этим занимался «мастер». Энтони не мог точно вспомнить, почему в тот год привели именно того парня, хотя обычно кандидатов отбирали из бедных детей, получавших гранты Пелла или другую государственную помощь, мальчиков, которые никогда не могли позволить себе членские взносы, которые и мечтать не могли о том, чтобы сравняться с сыновьями промышленных магнатов.

Воспоминания Энтони о той ночи были скупыми, разрозненными и неровными, как осколки разбитого стекла. Он помнил, что кто-то пинал грязные кроссовки того мальчика, пытаясь разбудить его. Он помнил, что кто-то другой, осознав случившееся, наблевал себе на новенькие мокасины. Он вспомнил затылок мальчика, копну густых темных волос, к счастью повернутую к Энтони затылком, когда тот неподвижно лежал на полу. Он вспомнил острую, колющую панику, от которой у него закружилась голова и перехватило дыхание.

Но Энтони не помнил почти ничего из того, что произошло потом, когда отцы членов братства — в том числе и отец Энтони — посреди ночи примчалась в университетский кампус и просидели в кабинете президента колледжа почти два часа, прежде чем позвонить в местную полицию.

Было решено, что мальчик просто был гостем на вечеринке. Он выпил слишком много, по собственной воле. Причиной смерти стало алкогольное отравление, и смерть была признана несчастным случаем.

Как президент братства, Энтони был призван сделать публичное заявление с помощью адвоката своей семьи, оплакивая трагическую гибель и выражая соболезнования. Все говорили, что он выглядит как настоящий лидер, человек, который совершит великие дела.

И жизнь Энтони продолжилась, как раньше. Жизнь женщины-стрелка, очевидно, нет.

— Но она ничего не сказала? О своем… брате? — спросил Энтони.

— Она вообще ничего не сказал после ареста. Врачи полагают, что у нее может быть посттравматический синдром после убийства доктора.

— Тогда давайте оставим все как есть, — сказал Энтони. — Эту историю уже однажды похоронили.

После ухода коллег по избирательной кампании Энтони выпил два стакана виски, пытаясь успокоить нервы. Он решил не говорить Кэтрин. Она наверняка отреагирует слишком бурно.

«Тот парень мог уйти в любой момент», — напомнил себе Энтони. Так говорили тогда члены братства. Возможно, они требовали, чтобы он пил, даже кричали на него, и, может быть, даже несколько самых настойчивых членов братства вливали спиртное в открытые рты новичков и, возможно, бросали в них какие-то тупые предметы (скорее всего, футбольные или баскетбольные мячи). Но дверь никогда не запирали. Выход всегда был открыт.

А теперь Энтони понял: было что-то еще. То, чего они не знали в то время. Новичок был коротконитным до того, как появилось такое понятие. И в ту ночь в братстве его нить подошла к концу. Если бы его не убил алкоголь, значит, убило бы что-то другое, верно?

Раз нить новичка была короткой — а она наверняка была короткой, — Энтони не был виноват. Он не мог думать об этом иначе. Он не мог допустить мысли о том, что существует какая-то особая причина, по которой у того парня оказалась короткая нить. Энтони, конечно, верил в Бога, но он не мог позволить себе поверить, что Бог предвидел будущее, предвидел, что Энтони и члены его братства заманивали мальчика в свою среду, притворялись, что у него есть шанс, издевались над ним, пока он не напивался до такой степени, что едва мог стоять на ногах.

И Энтони позволил себе забыть о погибшем — скотч просачивался в его кровь, его внимание рассеивалось, мозг перестал работать четко. Он налил себе последний бокал — на ночь.

Утром его жизнь пойдет своим чередом.

Дорогая Э.,

в колледже я знал одного парня, который устроился на работу в инвестиционный банк, и он так переживал, что в конце концов возненавидит эту работу, но останется здесь ради денег, что установил на своем телефоне оповещение, чтобы каждый год в свой день рождения отправлять себе одно и то же сообщение: «Сядь и спроси себя: ты счастлив?»

Мы не общались уже несколько лет, но вчера был его тридцатый день рождения, и мне интересно, задавал ли он себе тот же вопрос? «Счастлив ли я?» Мне кажется, нас воспитывают в убеждении, что счастье — это то, что нам обещано. Что мы все заслуживаем счастья. Именно поэтому нам так трудно принять то, что происходит с некоторыми из нас. Потому что мы должны быть счастливы. Но к каждому из нас вдруг явилась эта коробка, в которой говорится, что мы не получим такого же счастливого конца, как люди, мимо которых мы проходим на улице, в кино, в продуктовом магазине. Они могут продолжать жить, а мы нет, и для этого нет никаких особых причин.

А теперь правительство и другие только ухудшают ситуацию, соглашаясь с тем, что мы заслуживаем меньшего, чем все остальные. Многие из моих друзей длиннонитных не писали и не звонили мне уже очень давно. Я думаю, что, возможно, длиннонитные чувствуют потребность отмежеваться от нас, отнести нас к другой категории, чем они сами, потому что их тоже воспитывали в убеждении, что они заслуживают счастья. И теперь они хотят наслаждаться этим счастьем с удобного расстояния, где им не нужно чувствовать себя виноватыми всякий раз, когда они смотрят на нас. Где наше невезение не может отразиться на них.

Все так, плюс тот факт, что им сказали бояться нас. Дикие, несдержанные коротконитные.