– Да. Завтра Дедуля за мной приедет.
– Я наблюдал за тобой, у тебя возвышенный ум. Тебя здесь очень ценят. Надеемся, что ты к нам вернешься.
Несмотря на посыпавшийся на меня град детских насмешек, я зарделся от гордости. Пьер Нотомб обладал даром по-особому обходиться с людьми: он обращался к каждому как к главному человеку своей жизни. Потому-то он и внушал уважение.
Дедуля был пунктуален. Он ничего не сказал по поводу моей грязной дырявой матроски и жалкого вида. Урсмар отвез нас на станцию.
В поезде, по дороге в Брюссель, я попытался объяснить Дедуле, почему мне так понравились каникулы. Генерал слушал меня вполуха. Он, казалось, был удовлетворен и принимал мой лепет с безразличием старшего по званию.
Дома меня ждала Бабуля, испустившая вопль ужаса при моем появлении:
– Дорогой, что они с тобой сделали?
Она подошла и крепко обняла меня:
– Ты худой как щепка! И одет как нищий!
Признаюсь, я был в восторге от такой реакции и решил ее подогреть:
– Нам не так уж много доставалось еды, – произнес я с геройским видом.
– Ужас какой! Ты, наверно, умираешь с голоду.
– Честное слово…
– Ужин подадут через час. Сперва я тебя почищу.
Она раздела меня, обнаружила кожу да кости и заплакала:
– Никто не имеет права лишать ребенка еды!
Я залез в полную до краев ванну, вода сразу стала коричневатой.
– Ты там мылся?
– Иногда…
На самом деле я порой плавал в озере, вот и все.
– Где мама?
– Сегодня вечером она будет ужинать с нами. Бедняжка Клод, увидеть тебя в таком состоянии!
Бабуля щедро намылила меня, вытерла и одела во все чистое.
– Что они сделали с твоей одеждой, эти дикари? – спросила она.
– Это мы по деревьям лазили, – соврал я, чтобы выгородить клан.
Вопреки Бабулиным прогнозам, мама при виде меня не выразила неодобрения.
– Ты видишь, какой он тощий? – спросила Бабуля.
– Ну и хорошо. Наконец-то ты похож на отца.
Мне так хотелось есть, что я не мог смотреть ни на что, кроме еды. Бабуля наложила мне огромную тарелку, и я набросился на нее.
– Ну-ну, Пэдди, где твои манеры? – вмешалась мама.
– Мы больше никогда не пошлем ребенка к этим варварам! – заявила Бабуля.
– Я хочу опять в Пон-д’Уа! Мне очень понравились каникулы!
– А может, ему нравится, когда его бьют? – сказала Бабуля.
– Ты туда поедешь, – сказал Дедуля.
Генерал явно одобрял дурное обращение, которому я подвергался у Нотомбов. “Наконец-то он закалился и может идти в школу”, – думал он.
Он не ошибся. В первый день в начальной школе я оказался одним из немногих, кто не умирал от страха. Выяснилось, что нас пятеро мальчиков на пятнадцать девочек. Девочки никакой опасности не представляли: достаточно было нахваливать их волосы, и дело в шляпе. С мальчиками я строил из себя крутого: держал рот на замке и глядел куда-то вдаль. Разве я не сын военного, подорвавшегося на мине, и не внук генерала?
– А у меня туберкулез, – сказал мне Жак, видимо рисуясь.
– У меня трое знакомых от него умерли, – ответил я в утешение.
– Поможешь мне с уроками?
Читать и писать я умел давно, а потому стал подспорьем для школьных товарищей. На переменах, во дворе, я предпочитал в одиночку ловить воображаемый мяч, бросаясь на землю.
Когда меня спросили, почему я так себя веду, я ответил, что хочу стать членом футбольной команды, вратарем. Мне объяснили, что футболом занимаются только ученики старше десяти лет. Я уныло вздохнул: еще так долго ждать…
У меня вошло в обыкновение проводить перемены с Жаком. Он пригласил меня к себе домой после уроков. Его мать разговаривала со мной как с каким-то интеллектуалом, потому что я был первым учеником в классе. Она считала, что школьные успехи ее сына – моя заслуга, и подарила мне шоколадку.
По ночам я ложился в свою теплую, удобную постель. И тосковал по тюфяку в общей спальне Пон-д’Уа: как хорошо было спать вместе со всей бандой и слушать сову! Мама смотрела на меня с портрета напротив кровати – такая ласковая, какой я ее никогда не видел.
– Ты любишь Пон-д’Уа, мама? – спросил я.
– Там я узнала величайшее счастье, – ответила она.
– Я тоже.
Она улыбнулась. Наверно, эти счастья были несравнимы.
– Ты не хочешь туда съездить?
– Ни за что на свете. Это разбило бы мне сердце.
Первый триместр показался мне бесконечным. На Рождество Дедуля позвал меня:
– Тебе шесть с половиной лет. Ты ведь мужчина, правда?
– Да.
– Поедешь в Пон-д’Уа один. Билет я тебе купил, Урсмар встретит тебя на станции в Абе-ла-Нёв.
Бабуля пыталась возражать, хотела меня проводить. Генерал держался стойко.
– Ребенку нужно закаляться, – раз за разом твердил он.
– Он две недели будет жить у этих дикарей! Этого разве мало?
– Бабуля, я могу сам нести вещи, – вмешался я.
Не говоря уже об устрашающем количестве шоколадок и печенья, которыми она набила мне чемодан. Я обрадовался – будет чем накормить банду – и тащил чемодан без всяких разговоров.
Четыре часа в поезде показались мне сказкой. Чем дальше мы забирались в Арденны, тем толще становился слой снега. Лес стоял под таким грузом белизны, что некоторые деревья опускали руки-ветки, как я со своим чемоданом.
Урсмар поднял его без всякого труда. Последние километры подвода проехала в полной тишине. Наконец показался замок в снежном обрамлении. Красота превосходила все мои ожидания.
Бабушка, укутанная в пальто, но все равно дрожащая от холода, выбежала навстречу и крепко обняла меня:
– Патрик мой, как ты славно раскраснелся! Иди погрейся в штуф.
– Во что?
– Штуф. Это местное словечко. Сейчас поймешь.
“Штуф” означал способ, позволяющий пережить зиму в Арденнах. Все домашние, включая животных, набивались в одну комнату, где они могли поместиться. В Пон-д’Уа такой комнатой была средняя гостиная. Собственно, это был не совсем штуф, лошади туда не допускались. Но так или иначе мороз отменил все социальные границы: Леонтина и Урсмар жили вместе с Нотомбами.
Патриарх занимал лучшее место – сидел у огня.
– Как я рад видеть тебя снова, Патрик! Подойди, поцелуй меня.
Я протиснулся между сбившимися в кучу телами и добрался до Дедушки. Он взял мои руки в свои и оглядел меня сверкающим взором: