Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев - читать онлайн книгу. Автор: Вильгельм Грёнбек cтр.№ 9

Та же безнадежная нота присутствует и в поэме «Беовульф», когда отец оплакивает одного из сыновей, который был случайно убит своим братом. Поэт сравнивает его со стариком, который видит, как вешают его любимого сына. Скорбя, он входит в покои отрока и видит там запустенье: «Гуляет ветер / в безрадостном зале, / – уснул наездник, / ратник в могиле! / – умолкли арфы, / и прежних пиршеств / не будет больше! / Выйдет ли скорбный, / один, стеная, / дом и усадьба / ему покажутся / чрезмерно обширными! /Вот так же и в сердце / владыки вед еров / таилось горе: / убит был Херебальд, / но вождь был невластен / за смерть возмездием / воздать убийце. / Ведь и постылого / отец не в силах / сына подвергнуть / позорной казни! / Тогда он в душе своей / людские радости / отринул ради / света Господня: / селенья и земли / он, уходящий, / как должен владелец, / оставил детям» ^[7].

Но мир требует большего, а не просто того, чтобы родственники берегли друг друга. У Торкеля Сурсона был слабый характер. Ему было достаточно поставить себя в равное положение с людьми, которые мстили за смерть его шурина. Он говорит Гисли: «Если я узнаю, что кто-то задумал тебя погубить, я тебе сообщу, но я никогда не помогу тебе, если это принесет мне неприятности». Однако Гисли посчитал такую осторожную позицию нечестным компромиссом с совестью. «Я бы никогда не дал тебе такого ответа, какой ты дал мне, и я бы никогда так не поступил», – резко ответил он. Настоящий мужчина никогда не появится в компании врагов своего родственника. Настоящий мужчина не будет бездействовать, пока его родственник не отомщен. А то, что этот родственник ночью прибил своего шурина гвоздями к кровати, для Гисли ничего не значит. Настоящий мужчина не ходит окольными путями и не предлагает родственнику несуществующую помощь – нет, когда последнего объявили вне закона, он может рассчитывать на поддержку, – так, по-видимому, считал Гисли.

И он был прав. Мир – это активная помощь, и родственники должны не жалеть себя, а бросаться в бой друг за друга, помогать, поддерживать и доверять. Наш язык слишком беден, чтобы выразить всю полноту кланового чувства; ответственность здесь абсолютная, поскольку родственники в буквальном смысле должны были помогать друг другу делом.

В статуте гильдии пишется: «В случае если кто-нибудь из братьев убьет какого-нибудь человека, который не является братом гильдии Святого Канута (т. е. нашей гильдии), братья должны помочь ему в этой беде всем, чем могут. Если он решил спастись по морю, то они должны предоставить ему лодку, весла, черпак, топор и трутницу. Если ему нужна будет лошадь, они должны дать ему лошадь <…>. Любой брат, который способен помочь, но не оказавший помощи, должен покинуть ряды этой гильдии, как разносчик заразы».

Каждый брат обязан помогать своему брату во всех судебных разбирательствах. Иными словами, если один брат попал под суд, вместе с ним должны идти на судебное заседание двенадцать других братьев гильдии, чтобы поддерживать его. Они также должны охранять его и сопровождать в здание суда и оттуда, если это потребуется. А когда подсудимый должен давать присягу в суде, двенадцать избранных членов гильдии должны быть выбраны по жребию, чтобы присягать вместе с ним. Они должны также всячески помогать ему в суде. Человек, который принес клятву, но не сумел помочь своему брату или дал показания против него, подвергался крупному штрафу.

Рассмотрим два рода дел, два вида убийства: 1. Член гильдии убил чужака; 2. Чужак убил члена гильдии. В первом случае братья должны сделать все, чтобы убийца мог скрыться, предоставив ему коня или судно. Во втором правило было таким: ни один брат не ест, не пьет и не общается с убийцей на суше или на море. Гильдия должна помочь наследникам убитого отомстить или вернуть свое добро.

Нам трудно поверить, что такие двойные стандарты действовали в сообществе граждан, а не в шайке разбойников; достойные, консервативные, просвещенные люди считали их совершенно естественными. А ведь эти люди в те дни олицетворяли, так сказать, прогресс в историческом сообществе. Братская солидарность в мире была их прочной связью с прошлым, а культурная ценность этого духа солидарности проявлялась в том, что была движущей силой всех реформаторских движений в Средние века. Как братья в гильдии, так и родственники были так сильно наполнены «любовью», желанием помочь, что у них не оставалось энергии для того, чтобы судить, где добро, а где зло. Они не были по природе и по своим принципам несправедливыми и сторонниками только своей партии; вера и чувство справедливости вполне могут уживаться в душе человека; но эти понятия принадлежали, если использовать фразу, которую мы уже приводили выше, к различным слоям души и никак не касались друг друга.

Бескомпромиссный характер фрита ярко демонстрирует последнее появление старого Эгиля на собрании членов общины. К тому времени Эгиль уже состарился и отошел от дел. Между его сыном Торстейном и Энундом Сьони, сыном Стейнара, вспыхнула ссора из-за участка земли. Стейнар отправил туда пастись свое стадо, а Торстейн перебил его пастухов. Стейнар вызвал Торстейна на суд общины. В ходе разбирательства собравшиеся увидели направлявшийся к ним отряд, во главе которого ехал мужчина в полном вооружении. Это был Эгиль, а с ним – восемьдесят бойцов. Он спокойно спешился, отдал необходимые распоряжения, подошел к холму, где заседал суд, и сказал своему старому другу Энунду: «Это ты потребовал, чтобы моего сына вызвали в суд за нарушение фрита?» – «Нет, не я, – ответил Энунд, – это случилось не по моей воле, я слишком дорожу нашей дружбой, чтобы пойти на это; хорошо, что ты пришел…» – «Ну что же проверим, так ли это на самом деле; давай возьмем дело в свои руки, чтобы эти два боевых петуха, науськиваемые друг на друга своей юностью и советом чужаков, не пострадали». И когда дело было передано на рассмотрение Эгиля, он спокойно постановил, что Стейнар не получит возмещения за своих убитых рабов; его хозяйство будет конфисковано, а сам он должен покинуть этот край еще до дня своего отъезда из страны.

Последнее появление Эгиля на публике было не лишено благородства; это было благородство сильного простого характера. Он взял на себя роль судьи и решил дело – как мы видим, в нарушение всех разумных и справедливых ожиданий, – как будто существовала лишь одна его сторона, – и сделал это с холодным превосходством, которое не оставляло никаких сомнений в том, что его совесть оправдывает все его поступки. Здесь Эгиль снова стал монументальным воплощением умирающих старых порядков, носителем благородства (др. – исл. Drengskapur), высочайшей добродетели.

Та же самая наивность видна и в другом старомодном характере, Халльфреде, которого сам конунг Олав назвал Трудным Скальдом. Когда его отец с редкой непредвзятостью вынес приговор против него, он спросил: «Кому же мне верить, если даже отец меня предал?»

Эта несгибаемая простота, которая принимает один взгляд на вещи как нечто само собой разумеющееся, ставит Халльфреда, как и Эгиля, вне всяких подозрений в эгоизме или несправедливости и превращает их в особый тип. Это не просто тип людей своего времени, это воплощение самой культуры того времени. Так думали и поступали не исключения, не ярко выраженные индивидуальности, не люди, которые находились вне сообщества, а все люди вообще. Идея фрита так глубоко укоренилась в сознании людей, под всеми особенностями их характера и склонностями, что влияла на них только снизу, а не так, как склонности или чувства человека могли влиять друг на друга. Характеры людей сильно различались, но брешь в характере не добиралась до центра души. Эгиль был человеком несгибаемой воли и беспримерного упрямства, с ним очень трудно было иметь дело и в своей стране, и за границей; он был хозяином в своем доме, и никогда бы не признал мирный договор, условия которого были продиктованы не им. Другие люди могли быть более покладистыми, миролюбивыми, готовыми пойти на компромисс, чтобы избежать столкновения и устранить причины конфликта, но он никогда не пошел бы на это, если дело, конечно, не касалось основ фрита и родства.