Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев - читать онлайн книгу. Автор: Вильгельм Грёнбек cтр.№ 147

В куртуазной поэзии кеннинги были сведены к поэтическим эквивалентам голого слова и использовались в качестве приукрашений в соответствии с требованиями ритма и рифмы. Изначально их использование было определено не эстетической фантазией, а истинно художественной, то есть религиозной реальностью, чтобы описать ситуацию или воспроизвести актуальную картину из драматической сцены. Литературные ремесленники могли сделать Одина «другом» или «собеседником» Хёнира, если метрические или эстетические причины требовали разнообразия или поэт чувствовал, что его стихам не хватает блеска. В ритуальной поэзии кеннинги отражали сцену, в которой Один и Хёнир действовали сообща, добиваясь таким образом точности картины. В парафразе, где Одина называли «Похитителем меда», профессиональные поэты видели лишь изысканную замену довольно избитому имени. В легенде этот кеннинг воссоздавал жизненно важную сцену, и, следовательно, ее сила воздействия на воображение слушателей сильно возрастала.

Изначальная мощь поэтического языка чувствуется в стихах эддической песни «Речи Гримнира», в которой Один перечисляет свои имена: «У Сёккмимира я / был Свидур и Свидрир, / старого турса / перехитрил я, / Мидвитнира сына / в схватке сразив».

Самые ранние скальды еще не полностью освободились от реальности праздника. Зачастую цветистые поэтические обороты заменяли звон метафор легендарной поэзии, но иногда четкие образы ритуальной драмы просвечивали сквозь витиеватость их сравнений.

Драматический характер празднества подтверждается стилем эддических песен, в которых явственно проступают черты живой ритуальной драмы. Эддические песни лишены характерных черт эпической поэзии и отличаются неспешной уверенной поступью, вниманием к вещам, отмечающим ее путь. Эддические песни не рассказывают историю во всей ее полноте и строгой последовательности; одна сцена сменяется другой, вызываемая то внезапным откровением, то кровавой стычкой, то диалогом. Последовательность картин предполагает цепь событий, составляющую убедительную, страстную историю; но связь между ними остается в памяти, а не в воображении читателя. В своей многозначительности и склонности к аллюзии, в его обращении не к воображению, а к воспоминанию, в живости его воздействия этот стиль представляет собой язык легенд, который на разных стадиях эволюции оставался его литературным носителем. Одни из песен являются чистыми легендами – это единственные подлинные легенды, дошедшие до нас, – другие являются поэмами, основанными на легендах и сохраняющими обрывки ритуального материала.

Жертвоприношения у тевтонов далее обозначается словами, обозначающими игру или состязание: leikr и lac (игра, добыча, жертва). В норвежском языке слово «лейк» входило в кеннинги, означавшие битву, сражение: Hildar leikr («игра

Хильд») и hjpr-leikr («игра мечей»). Этот факт указывает на святость воинов и религиозный характер войны.

Наше представление о ритуале, бытовавшем на северогерманских территориях, сформировалось путем изучения дошедших до нас литературных памятников и всестороннего рассмотрения зафиксированных в них поэтических метафор и мифологических сюжетов. Из-за того что многие памятники сохранились не полностью, полны отсылок на неизвестные нам произведения, лишены четкого сюжета и в целом не ясны, мы с трудом распознаем в них следы драмы; если бы глаз исследователя не был натренирован на изучении поэтического наследия других народов, чьи литературные памятники сохранили целостность, а религиозные формы не утратили действенной силы, это было бы практически невозможно. Фрагментарный характер материала не позволяет нам реконструировать ритуальную драму полностью, но изучение многочисленных пусть и разрозненных фрагментов поможет восстановить отдельные сцены ритуала и выявить их обрядовое предназначение. В своих поисках мы нередко набредаем на сведения, подтверждающие наши предположения, кажется, мы стоим на пороге великого открытия, которое прольет свет на тайны, скрытые во тьме веков, но сведения эти подобны блуждающим огням, уводящим путника с проторенной дороги, они крайне скудны или противоречивы; надежда на разгадку с насмешкой покидает нас, и мы вновь оказываемся во мраке неведения и одной ногой ищем опоры в пустоте. Материал, рассмотренный здесь, далеко не исчерпывающий. Я не рассказал о большом числе открытий, которые лишь подтвердили, что мы движемся в правильном направлении, но я уверен – неустанная работа и творческие поиски принесут свои плоды, разрозненные нити удастся собрать воедино и сплести их в единый понятный узор.

Доминирующим мотивом северной драмы была борьба между богами и великанами. Под пером скальдов и не в последнюю очередь благодаря искусству Снорри мифы о Торе были преобразованы в высокохудожественные произвеления. Несмотря на литературную обработку, черты ритуальной драмы в них не полностью стерты, а в некоторых случаях они проступают достаточно отчетливо, как, например, в мифе о путешествии Тора в Страну Великанов.

В одной из глав «Языка поэзии» (Skáldskaparmál) говорится, что Локи уговорил Тора отправиться к великану Гейррёду без привычного снаряжения – молота, Пояса Силы и железных рукавиц. По пути он остановился на ночлег в доме великанши Грид, матери аса Видара. Грид предупредила Тора об опасностях, ожидающих его в доме Гейррёда, и дала ему свой пояс, пару железных рукавиц и посох. Снаряженный должным образом, Тор отправился в путь и вскоре добрался до берега широкой реки под названием Вимур. Опоясавшись Поясом Силы и упираясь посохом в дно реки, Тор вошел в воду. Л оки ухватился за Пояс. В середине пути вода в реке внезапно поднялась так высоко, что достигла плеч Тора. То Гьяльп, дочь Гейррёда, перекрыла русло реки, и оттого воды ее поднимались все выше и выше. Осерчав, Тор поднял со дна камень и бросил его в великаншу. Воды реки всколыхнулись, и ас, ухватившись за ствол рябины, выбрался из потока. Этот случай объясняет, почему рябину называют спасительницей Тора.

В доме Гейррёда Тору отвели место в козьем стойле. Усевшись, он почувствовал, что скамья под ним поднимается к самой крыше. Тору, однако, удалось уберечь голову – он уперся посохом в стропила и с силой надавил на скамью. Раздался хруст и громкий крик – то переломились спины у дочерей Гейррёда, задумавших погубить гостя. После Тора пригласили в пиршественный зал позабавиться играми. Гейррёд, завидев недруга, выхватил из жаровни раскаленный железный брусок и метнул в аса, но тот сумел поймать его железными рукавицами и изготовился для ответного удара. Великан поспешил укрыться за столбом. Тор метнул брусок с такой силой, что тот пробил железный столб, убил великана и ушел в землю.

По аналогии с обрядами других религий – и прежде всего арийских братьев тевтонов, греков и индийцев – мы можем предположить, что эта битва была драматическим выражением заклания жертвенного животного на празднике блота. По прибытии Тора проводили в козье стойло, а оттуда в зал, где игры были в разгаре: иными словами, сценой всей этой истории является жертвенный праздник. Рассказчик, очевидно, верил, что таким приемом великан хотел продемонстрировать свое презрение к Тору, и, по рассеянности переписчика, козье стойло превратилось в гостевые покои. Визит Тора в хлев можно рассматривать как что угодно, только не как романтический эпизод на жизненном пути аса. Легенда намекала на драматическую сцену убийства, в которой жрец отправлялся со своими помощниками в загон, чтобы зарезать жертвенное животное, что символически означало – убить демона. Для этой цели жрец вооружался посохом. Тор, как правило, располагал более воинственным оружием, и миф объясняет нам, как получилось, что ас вынужден был воспользоваться безобидной с виду заменой своего знаменитого молота. Эпизод прихода Тора в дом Гейррёда объясняет, что человек, приносящий жертву, в этой части драмы был вооружен культовым инструментом особого характера. Здесь мы можем провести параллель с мифом о Фрейре, который сразил великана Бели рогом оленя, потому что свой меч он отдал Скирниру («Поездка Скирнира»). В реальности эта часть мифа, или скорее легенды, вовсе не является объяснением, а воспроизводит церемонию, предваряющую жертвоприношение, в котором совершающий жертвоприношение был снабжен сакральным орудием, подходящим для этого акта, в данном случае – посохом. На ритуальный характер орудия указывает его название – вёль (voir), то есть жезл, и то, что он был получен от дружественной Тору силы.