Я чувствую, что у нее дрожит рука.
Смотрю, как она берет сердце в руки и переворачивает его в грудной клетке, чтобы увидеть артерии, кровоток в которых будет восстановлен с помощью венозного шунта. Сердце безмолвно вибрирует в ее нетвердой руке. Она кладет его обратно и сгибает и разгибает пальцы.
Может, она снова мало спала. Как и вчера, кожа у нее бледная, вокруг глаз такие же темные круги. Предположение, которое сделал бы любой нормальный человек, здесь не работает.
Доктор Джонс провела бессчетное количество операций, не может быть, чтобы руки у нее дрожали от страха.
20
Анна
Суббота, 6 апреля 2019 года, 11:20
Я ничего не могу поделать со своими руками.
Каждый раз, когда я беру инструмент, яркий свет отражается от вибрирующей стали и едва не кричит о том, чтобы кто-нибудь посмотрел в мою сторону. Когда я беру в руки сердце, оно дрожит. Они наверняка уже заметили, в каком я состоянии. У меня все лицо в каплях пота, пот стекает по вискам горячими солеными струями.
У доктора Бёрке включено радио. В любой другой день я бы не слышала его, но сегодня кажется, что музыка орет на полную громкость, а на противоположной стене надо мной глумятся часы, тикая на своем насесте.
«Будь со мной, малыш…»
Тик. Тик. Тик. Тик.
«Будь моей, малыш…»
Тик. Тик. Тик. Тик.
Я стискиваю зубы, чтобы не обращать внимания на этот шум, и не отрываясь смотрю в грудную полость.
Правая коронарная артерия успешно шунтирована. Это хорошая работа, и, несмотря на то что глаза мне заливает пот, а мозг от недосыпа превращается в творожную массу, швы аккуратные и ровные. Но с огибающей артерией все сложнее. Как бы я ее ни захватывала, иглодержатель выскальзывает из моей нетвердой руки, хирургическая нить теряется или запутывается прежде, чем мне удается затянуть узелок. Я делаю уже третью попытку, а песня ревет мне в уши, впиваясь одним конкретным словом.
«Малыш…»
Хватит.
«Малыш…»
Пожалуйста.
«Малыш…»
Нет, нет, нет…
«Будь моей, малыш…»
– Выключите, наконец, эту хрень!
Музыка мгновенно замолкает. В операционной воцаряется звенящее безмолвие.
Все смотрят на меня.
– Извините, – бормочу я. – Мне нужно сосредоточиться.
Вполне вероятно, что это худшее, что я могла сейчас сделать. Теперь в операционной мертвенная тишина. Я чувствую, как воздух набухает враждебностью, как мои сгорбленные плечи жжет от их взглядов, как внимательно они наблюдают за моей запинающейся рукой.
– Марго, – говорю я. – Пот.
Она протягивает руку и промокает мне лоб салфеткой.
– Бёрке, показатели.
– В норме, – отрывисто отвечает он, явно обиженный моей отповедью.
– Хорошо, – киваю ему я. – Я введу еще калия после этого шунта, держите под рукой.
В операционной снова становится тихо, напряжение удушает. Дорожка пота стекает по моим ребрам. Я едва не кожей чувствую, как они обмениваются взглядами.
Это паранойя. Сосредоточься.
Часы теперь тикают еще громче, так же настойчиво, как пульс у меня в висках. Хочу содрать их со стены и растоптать, пока не треснет стекло и механизм не разлетится на тысячу кусочков.
Шунт выскальзывает из моей руки. Я закусываю нижнюю губу, чтобы придушить растущее отчаяние, и отпускаю, только когда чувствую слабый привкус крови на зубах.
– Марго, подержите секунду, пожалуйста.
Она берет у меня иглодержатель. Я не могу не заметить, как неподвижна ее рука по сравнению с моей.
Ладонь у меня горит. Чувствую, как дергаются мышцы каждый раз, когда зажимаю в руках инструмент. Даже кости горят, а суставы в пальцах не гнутся. Я разминаю руку, сжимая в кулак и с силой распрямляя пальцы, но, как только беру иглодержатель, он снова начинает трястись, а боль возвращается.
– Спасибо.
Я наклоняюсь к грудине, подцепляя иглой вену.
Мамочка…
Нет. Не сейчас. Пожалуйста, не сейчас.
Я с силой зажмуриваюсь и упираюсь ногами в линолеумный пол.
Я слышу его крики так, будто он стоит рядом со мной: отрывистые вдохи, когда он задыхается от рыданий, и выдохи вперемешку с визгом. Хуже всего, что я не видела его, когда мы разговаривали, и мое воображение рисует самые жуткие картины. Вижу, как на его щеках блестят слезы, как телефон прижимается к его уху, а глаза прикованы к дулу пистолета, направленного ему в голову.
Ма-ма-ма-мамочка…
– Все в порядке, доктор Джонс?
Марго смотрит прямо на меня широко раскрытыми от волнения глазами. Я забыла, где нахожусь.
– Все нормально, – отвечаю я и снова наклоняюсь над грудиной. – У меня просто болит голова.
Последние полтора часа она дышит мне в затылок, в прямом и переносном смыслах, но, сколько бы я ни огрызалась на нее, она становится только внимательнее. Как будто точно знает, что я собираюсь сделать.
Нет. Она десятки раз смотрела, как я работаю. Она может подумать, что я нервничаю из-за статуса пациента, но никогда не заподозрит, что я намеренно хочу причинить ему вред.
Но от ее взгляда у меня волосы на затылке встали дыбом. Она достаточно близко стоит, чтобы все замечать, видеть, как трясется у меня рука, чувствовать, как я обливаюсь потом.
«Не останавливайся, – думаю я, заставляя себя сосредоточиться на текущей задаче. – Ты даже еще не добралась до финала».
21
Анна
Суббота, 6 апреля 2019 года, 12:30
Я закончила шунтирование всех трех артерий, чтобы спасти пациенту жизнь. Теперь осталось только его убить.
Я еле стою на ногах от усталости. Глаза у меня совершенно сухие, а в плечах застыло такое напряжение, что мне больно повернуть голову. Мне нужно в туалет, и я мечтаю о большом стакане воды; у меня настолько пересохло во рту, что язык прилипает к зубам. Но мне недолго осталось ждать.
Я наложила анастомозы, соединив шунты с каждой из коронарных артерий, и ввела в них раствор, чтобы убедиться, что соединения плотно прилегают друг к другу, но другие концы еще нужно пришить к аорте. Жестокая ирония: чтобы преодолеть этот последний барьер, мне не нужно больше изолировать сердце от кровообращения. Чтобы окончательно остановить это сердце, мне сначала нужно будет его запустить.
– Снимаю зажим.
Кровь устремляется в сердце. Оно становится ярче, кровообращение вымывает калиевый раствор. Медленно, но верно оно снова начинает биться. Я могла бы позволить ему жить, если бы захотела. Я могла бы поступить правильно. Пришить сосуды к аорте и снова его зашить.