Первый сложением смахивает на кирпич, могучий и крепкий; на плече красуется стальной наплечник.
Второе существо – бесплотное, словно дуновение ветра, прозрачно-тонкое; грудь прикрывает металлическая пластина.
Третья похожа на волчицу, коренастая и сильная; на руке ее поблескивает перчатка.
Они расположились вокруг кресла с высокой спинкой: здоровяк с мрачным лицом за троном, худощавое создание рядом, а коротышка – на корточках у стены. И хоть прислужники явно осязаемы, у них есть лица и одежда, Оливии они напоминают просто тени, отбрасываемые в разное время дня.
Слуги отрешенно наблюдают за танцем, за отстраненными взглядами утомленных, усталых и равнодушных пар, пока их хозяин выстукивает ритм ему одному слышной музыки.
И вдруг он внезапно и резко поднимается со своего трона и спускается к танцующим.
Те расходятся и кружатся, а господин вышагивает между ними, и они, один за другим, умирают. Это не человеческая смерть – нет ни крови, ни криков.
Они просто крошатся и осыпаются, будто лепестки давно увядших цветков, тела обращаются в прах, падая на пол.
Но хозяин дома, похоже, этого даже не замечает. Ему будто бы все равно.
Мертвенно-белые глаза лишь смотрят, как танцоры падают вокруг, оседая безмолвной, жуткой приливной волной, пока не остается единственная девушка.
Ее партнер только что рассыпался, и она смотрит на прах, который покрывает ее платье, и моргает, будто очнулась от чар. Видит вокруг разруху и создание, направляющееся к ней. Лицо девушки, до сих пор носившее маску спокойствия, искажается растерянностью и страхом. Открывается рот в безмолвной мольбе. Монстр подает руку, и танцовщица пятится, но этого мало. Он хватает ее за запястье и тянет к себе.
– Ну же, ну, – негромко говорит хозяин, но в пустом зале царит тишина, поэтому звук разносится подобно раскатам грома. – Я никогда не причиню тебе вреда.
Поначалу девушка ему не верит. Но затем господин увлекает ее в танец, и они изящно кружатся, ступая по праху павших, и с каждым шагом она все больше расслабляется, входит в роль, позволяя хозяину вести, пока страх окончательно не исчезает с ее лица и возвращается спокойствие.
А потом хозяин вдруг останавливается, приподнимает ее за подбородок и спрашивает:
– Вот видишь?
И когда она только начинает улыбаться, говорит:
– Довольно.
Она падает прямо на него, осыпаясь пеплом, и хозяин недовольно вздыхает.
– Ну в самом деле… – бормочет он, отрясая с себя мусор.
Хозяина будто раздражает, что его испачкали. На полу, где стояла танцовщица, сияет что-то пепельно-белое. Сначала Оливия принимает это за клочок бумаги или зернышко, но оно взмывает и прилипает к прорехе на челюсти господина. И тогда Оливия догадывается: это кусочек кости.
Тотчас помещение затапливает новый звук, похожий на грохот или дождь: это кости стучат по полу. Они поднимаются из праха каждого павшего, крошечные фрагменты не больше костяшки пальца, ногтя или зуба. А посреди всего этого стоит хозяин и ждет, пока вздрагивающие осколки притянутся к нему, встраиваясь туда, где слезла кожа.
Словно разбитая чашка склеивается заново. Сотни хрупких обломков возвращаются на фарфоровый бок, узор восстанавливается, и стираются трещины.
Наполовину в ужасе, наполовину благоговея, Оливия смотрит, как белоснежная кожа смыкается поверх костей, как человек, который и не человек вовсе, крутит головой, будто разминает шею, поворачивается на пятках к облаченным в доспехи солдатам на платформе – единственным уцелевшим слугам.
– Кто-нибудь желает потанцевать? – напыщенно вопрошает он.
Те смотрят на него в ответ, у одного взгляд мрачный, у другого – грустный, у третьей – скучающий.
Быстро, словно мерцает пламя свечи, на его лице мелькает выражение гнева и веселья.
– Последнее время вы какие-то нерадостные, – замечает он, через всю залу направляясь к дверям на балкон. Затем распахивает створки и выходит во тьму.
Все это время Оливия стояла едва жива.
Теперь она хотя бы может расслабиться. Крошечный выдох, почти беззвучный, легчайший шорох воздуха. Но танцоры исчезли, а с ними и весь шум, потому в тишине даже дыхание кажется слишком громким.
В сторону открытой двери поворачивается голова. Это солдат. Коротышка, что сидит на корточках у края постамента. Взор темных глаз устремляется к дверям бальной залы, как раз когда Оливия пытается отступить в безопасное место. Она вжимается в стену за створкой и зажмуривается, надеясь, что успела, что тень, посмотрев в ее сторону, ничего не увидела. Что пока волчица изучала распахнутые двери, Оливия уже спряталась. Сжимая в руках дневник матери, она пытается слиться со стеной.
Молиться Оливия никогда не любила.
В Мерилансе ей велели опускаться на колени, переплетя пальцы, и беседовать с Господом, которого увидеть, услышать или коснуться невозможно. Она не хотела, чтоб ее отлупили по костяшкам, потому слушалась и притворялась.
Оливия никогда не верила в высшие силы, ведь если они существуют – значит, виновны в том, что отняли у нее отца и мать, забрали голос и бросили в Мерилансе с одной лишь зеленой книжицей. Но есть и низшие силы, неизвестные, и, затаившись во мраке, за дверью, Оливия взывает к ним.
Она молится о помощи – но тут до нее доносится громкий, словно колокольный звон, стук каблуков по полу бальной залы, лязг железной перчатки, скрежет выскользнувшего из ножен кинжала.
Залитый серебристым светом пол пересекает тень.
И Оливия пускается бежать.
Бежит она не в ту сторону. Это не ее вина – да, следовало мчаться к парадной двери, но тогда она выскочила бы прямо перед солдатом, поэтому Оливия несется дальше по коридору, прочь от выхода, в самое сердце дома.
Шаги слишком громкие, дыхание чересчур шумное, слишком много звуков, а по пятам идет волчица.
Добравшись до конца коридора, Оливия врывается в кабинет, захлопывает дверь с оглушительным грохотом.
Подпирает створку креслом, умудрившись заклинить ручку, а потом принимается кружить по помещению в поисках укрытия, зная, что его нет, зная, что попала в ловушку. Она заскочила в комнату без окон, откуда не выбраться. Здесь нет ничего, кроме сломанных полок и старого стола.
У стены валяется скульптура, будто кто-то ее туда швырнул. Кольца помяты, дома стиснуты деформированным металлом. Оливия направляется к ней, надеясь раздобыть кусок железа для защиты. Сунув дневник под мышку, опускается на колени и пытается доломать сооружение. Раненая рука ноет, пока Оливия старается вытащить хоть что-то из этой кучи, чтобы вооружиться.
Вот только, похоже, никто уже ее не преследует.
В ушах гудит кровь, и Оливия прислушивается. Поднимается с пола, крадется к двери, прижимается ухом и… ничего. Она с облегчением думает, что тень ушла, что ее там никогда и не было, что волчица не заметила незваную гостью, не последовала за ней и… Вдруг дверь с дребезжанием сотрясается от удара сапога.