История одной семьи - читать онлайн книгу. Автор: Роза Вентрелла cтр.№ 32

— Я испекла его сегодня утром, Мария. Ешь-ешь, а я пока допью кофе.

— Хорошо, бабушка, но потом я пойду, а то мама будет волноваться.

Бабушка мгновенно засуетилась. Она торопливо допила последний глоток кофе, поставила чашку и кофейник в раковину, положила два печенья на блюдце и придвинула ко мне.

— Прежде чем ты уйдешь, Мари, я должна тебе кое-что показать.

Я смотрела, как она быстро идет в спальню. Дожевала печенье и последовала за ней. Запах бабушкиной комнаты — один из запахов детства, который пробуждает у меня самую сильную ностальгию: старое дерево со сладкими нотами талька и нафталина из шкафа, где все еще хранилась одежда дедушки. В изголовье высокой и широченной кровати стояли изображения святых, а ниже, у их ног, высились горы подушек. На тумбочке всегда лежала Библия и стояло пылающее красным стеклянное сердце Иисуса.

Бабушка включила свет и подошла к зеркалу.

— Что мы будем делать? — спросила я.

Но она не ответила.

Я ужасно удивилась, когда она спустила лямки сарафана, а затем и бюстгальтер — без тени смущения, словно это совершенно естественное поведение перед внучкой. Бюстгальтер повис на талии, а большая и дряблая грудь сползла на живот. Широкие темные ареолы были усеяны мягкими белыми волосками, дерзко торчавшими тут и там. Ее грудь не походила на грудь матери, которую я видела, когда была младше.

— В чем дело? — спросила я, пытаясь отвести взгляд от обнаженного торса бабушки, но она, всегда любившая поговорить, в этот раз молчала.

А потом схватила меня за руку и медленно поднесла ее к одной из своих грудей. И зашептала нежным голоском слова, которые, казалось, предназначались только мне, и никто другой не должен был их слышать:

— Ты тоже это чувствуешь?

И она разжала мои пальцы, чтобы я могла пощупать мягкую массу, окружавшую ареолу. Вначале я ощущала только тепло и бесконечную мягкость, в которой пальцы тонули, как в поднимающемся тесте.

— Закрой глаза, Мари, чтобы лучше понять.

Я сосредоточилась на том, что было скрыто под жаром и мягкостью, — на плоти, узелках, венах, скользящих под кончиками пальцев. А затем словно каменистое препятствие на пути… Вот оно. Твердый комок прямо под кожей. Я открыла глаза, когда пальцы замерли на этом загадочном камешке, таящемся в глубине.

— Вот, Мари, ты тоже это чувствуешь, верно?

Сухие морщинистые пальцы бабушки Антониетты сжимали мои. Ее дыхание было совсем рядом. И по непонятной причине я ощутила головокружение и тошноту. От чего-то большого — например, предчувствия осторожной и безмолвной боли, которая распространяется повсюду. Ощущения, когда нечто неотвратимо меняется, а все остальное становится неважно.

Я с ужасом отдернула руку, а бабушка принялась быстро одеваться, пытаясь спрятать под улыбкой тень тоски, омрачившую ее лицо.

— Что это такое, бабушка?

— Ничего, Мари, я просто хотела посмотреть, почувствовала ли ты это тоже. Но это пустяки, не волнуйся.

Она вернулась на кухню и убрала печенье.

— Я сейчас пойду домой, а то мама будет беспокоиться. Что это такое, бабушка? — настаивала я.

— Ничего, Мари, ничего. Но ты должна пообещать мне одну вещь. — И она сбегала за Библией, лежащей на тумбочке. — Положи руку сюда.

Я заглянула в смолянисто-черные глаза бабушки, такие же, какими станут когда-нибудь мои, и провела пальцами по обложке истрепанной книжки.

— Поклянись, что никогда никому не расскажешь, — потребовала бабушка. — Даже маме. Это будет нашим секретом.

Я покорилась, но в груди поселилась болезненная тяжесть. Оглядываясь назад, я думаю, что в той комнате неизбежно осталась часть моего детства.

Позже, дома, я не стала есть, притворившись, что у меня болит живот. Я провела остаток дня в постели. Время от времени смотрела на улицу через стекло, вздыхала и снова закрывала глаза. На следующий день я рассеянно слушала уроки. На физкультуре Касабуи спровоцировала меня, прицепившись к моим штанам с крошечными дырочками на коленях, которые мама забыла зашить.

— Де Сантис, ты и правда нищая, — бросила Паола со смехом.

На меня обрушилась хорошо знакомая ярость, дремавшая с того дня, когда я поколотила одноклассника в младшей школе. Я подскочила к Касабуи, расцарапала ей лицо и принялась драть за волосы, пока она извивалась, не в силах поверить в происходящее. Прежде чем монахини бросились нас разнимать, я успела оставить обидчице на память ужасную кровавую царапину от правого глаза к губам.

— И больше не называй меня Де Сантис! — крикнула я ей. — Меня зовут Малакарне. Запомни!

Меня отстранили от занятий до конца дня. Сестра Линда, убитая горем, предупредила, что, если такое повторится, она будет вынуждена исключить меня из школы.

— Благодари учителя Каджано: он попросил дать тебе еще один шанс. Я никак не ожидала такого от тебя, Мария.

Так закончился мой первый год в средней школе.

Бабушка умерла полтора месяца спустя, так и не рассказав никому о болезни, которая стремительно пожирала ее. На улице стоял июль. За неделю до кончины, когда бабушка Антониетта уже считала дни, оставшиеся ей на этом свете, она попросила меня зайти к ней домой. Она сильно похудела, лицо стало пепельным, кожа поблекла, как и глаза. Тетушкам она рассказывала, что перенесла тяжелый бронхит, лишивший ее сна и аппетита, а моей матери, которая настаивала на визите к доктору, ответила, что врачи ничего не понимают.

— Вот, возьми это, — сказала мне бабушка, открывая ящик комода. — Спрячь их, Мари, они тебе пригодятся, чтобы учиться у монахинь. Спрячь их и никогда не отдавай отцу.

Ему она не доверяла.

Бабушка вложила мне в руки семьсот пятьдесят тысяч лир — думаю, все свои сбережения, — затем положила сверху фотографию: она вместе с дедом, в юности.

— Ты была красивой, бабушка.

— Да, я была красивой. И ты похожа на меня, Мария. Видишь? У тебя мои глаза. Подожди, пока вырастешь, и тогда увидишь.

Я нежно дотронулась до фото, боясь оставить на нем пятна.

— Этот снимок принесет тебе удачу, Мари. Ты тоже найдешь хорошего паренька, который тебя полюбит. Твой дед очень меня любил. — Она поцеловала меня в лоб и в макушку. — И еще кое-что, Мари. Помни, что дурное семя, которое я видела в тебе, когда ты была маленькой, — это неплохая черта. Ты должна вытаскивать его наружу, когда понадобится, когда другие захотят раздавить тебя и наложить сверху кучу. Дурное семя необходимо тебе, чтобы выжить. — И она снова поцеловала меня в макушку. — И подожди, подожди, еще кое-что…

Бабушка слегка наклонилась в мою сторону, потому что слишком устала, чтобы сильно нагибаться, и нежно посмотрела на меня. Она казалась безмятежной. Именно эту успокаивающую картину я постаралась сохранить в памяти.