Охотник - читать онлайн книгу. Автор: Эйке Шнайдер cтр.№ 10

Лучше в храм зайти да благодарственную молитву заказать, за то что отделался лишь тратами. Даже если и обернулся этот поход сущим убытком. За путь в один конец наниматель расплатился сполна, а вот обратная дорога с другим купцом… Задаток он требовать обратно не стал и даже немного сверху приплатил. Как ни крути, жив остался и, по слухам, вернувшись — а жадность быстро пересилила страх — обнаружил почти все свое добро нетронутым. Чистильщики на чужое не позарились, да и к чему им, если подумать, заморские шелка? Но все же получилось намного меньше оговоренного, и спорить не годилось. А чем наемник будет за новый доспех расплачиваться — не нанимателя забота.

Гуннар мельком подумал: был бы одаренным, оказалось б сейчас одной заботой меньше — те не носили доспехи, говорили, железо, даже обычное, плести мешает, хоть и не настолько сильно, как небесное. Да только если твари с доброй броней такое сделали, что бы от незащищенного тела осталось? Нет уж, хорошо, что вышло, как вышло.

Бронник, увидев то, что осталось от бригандины, на миг забыл все ругательства. Только и спросил, чем это так. Хмыкнул недоверчиво, узнав про тварей. Гуннар убеждать не стал, каждому доказывать, что не приврал, только зря язык отбалтывать. Кто знает Гуннара — тот знает, что он хвастать не приучен, а до остальных дела нет. Услышав, сколько времени займет починка, Гуннар скривился, но выбирать не приходилось. Благо кольчуга осталась. Он вернул на пояс изрядно полегчавший кошель, и решил, что стоит повидать Руни.

В походы начальник стражи больше не выбирался, но работу время от времени подбрасывал: иногда горожане просили стражу найти обидчика и примерно наказать, естественно, не задаром. Чаще всего для этого хватало усилий самих стражников: как-никак караулили они обычно те улицы, на которых сами выросли и жили, потому не составляло особого труда узнать, кто стащил белье с веревки или курицу с насеста: Белокамень не столица, где дома теснились на улицах, а люди жили едва ли не друг у друга на головах, он раскинулся вольготно, многие и скотину держали.

Но порой обращались и другие: те, кто знал своего обидчика, но к судье пойти не мог или не хотел. И то сказать: обвини простолюдин вроде самого Гуннара кого-то из благородных, тот лишь поклянется перед всеми, что чист, аки слеза — и сам обвинивший батогов и получит. Одаренного хоть на поединок вызвать можно, пусть исход того поединка изначально ясен, если небесное железо в расчет не брать, а откуда оно у обычного меча, не говоря уж о горожанине. Вот и шли: кто — к людям вроде Вигдис, а кто и к Руни, не зная или не желая знать, что нередко работа уходила к тем же, кому ее отдала бы и Вигдис.

С Руни нужно было поговорить непременно. Но прежде самое неприятное — зайти к родичам погибших соратников. Они не были друзьями, скорее много раз проверенными в деле товарищами, и с семьями их Гуннар особо не знался, так, здоровались. Наверное, и навещать их необязательно было. Тем более, что когда настанет его черед, приходить с соболезнованиями будет не к кому: о матери Гуннар не знал ничего со времени того последнего письма, прочтя которое, он сбежал из пансионата и поклялся никогда в жизни не возвращаться домой. И все же не заглянуть и не спросить, нужно ли чего, было как-то… не по-человечески, что ли.

* * *

Жена Фридмунда, Маргрит, открыла сама. Будь она благородной, не показалась бы: овдовев, знатные женщины должны были две недели провести, не поднимаясь с постели. Пришлось бы оставлять письмо со всеми полагающимися случаю словами, и, наверное, это было бы проще. Но для простолюдинки проваляться две недели в постели — непозволительная роскошь, к тому же едва ли Маргрит была обучена грамоте.

Платок замужней женщины она уже сняла, вдовье покрывало пока не надела: время не пришло, еще неделя оставалась. С остриженными в знак траура по мужу косами, одетая в серую некрашеную — тоже траурную — рваную холстину, женщина походила бы на нищенку или тяжело больную, кабы не была такой дородной.

Купцы городского совета мерились друг перед другом, у кого толще жена и домашний кот, остальные — кто мог — старались не отставать. Гуннар припомнил, с какой снисходительной жалостью Маргрит смотрела на тонкую и на вид хрупкую Вигдис. Поклонился, как подобает, высказал соболезнования в приличествующих выражениях. Все-таки хорошо, что они почти незнакомы: можно спрятаться за этикетом, давно и прочно затверженными фразами и не подбирать слова. Доблестный воин, отличный товарищ, большая потеря, навсегда в памяти… а что, кроме этого, Фридмунд был не дурак выпить, сквернослов и чревоугодник, вспоминать неприлично.

И что самого от этих гладко слетающих с языка фраз тошнит, никого не касается. Женщина удовлетворенно кивала. Гуннар припомнил, что Фридмунд как-то, рассказывая о тех временах, когда за ней ухаживал, отдельно упомянул, что «говорил красиво, по-писаному, а она млела, парни посадские особо-то слов не выбирали». Ответные фразы звучали не так гладко — но видно было, что Маргрит старательно их заучивала. Приличия прежде всего, а что там на самом деле на уме, никому не интересно. Впрочем, предлагая обращаться за помощью, если понадобится, Гуннар был искренен. Только вряд ли понадобится. Семья у нее наверняка большая, братья-сваты помогут, если что. Это одаренные да выродки, вроде самого Гуннар, все одиночки. Распрощались так же вежливо и без приязни. И не прийти было не по-человечески, и все равно не по-людски вышло.

У Зигмунда долго не открывали, Гуннар уже почти решил уходить, когда за дверью все же раздались шаги. Седая женщина вопросительно на него посмотрела, поклонилась, приветствуя, но в дом, как должно бы, не позвала. Оставила переминаться на пороге на виду у всей улицы. Гуннар поклонился в ответ.

— Примите мои соболезнования. Мы с Зигмундом, пусть Творец примет его душу, сражались вместе. Если нужна какая-то помощь…

— Ты не одаренный, — перебила она.

Значит, остальные у нее уже были. Все втроем?

— Нет.

— Тогда почему ты жив, а мой сын — нет?

Гуннар не отвел взгляд.

— Не знаю.

— Если эти, с даром, способны спасать кого-то, кроме себя, почему спасенным оказался ты?

— Мне правда очень жаль, но его нельзя было…

— Мне рассказали, — снова перебила она.

Интересно, у кого из троих хватило духа рассказать матери, как именно погиб ее сын? Ингрид, наверное. Все-таки она была старше и хладнокровнее остальных. Или очень хорошо умела скрывать настоящие чувства.

— Вы — вы все, стояли и смотрели, как его убивают.

Гуннар покачал головой. Некогда там было стоять и смотреть. Наверное, если бы клинков из небесного железа оказалось больше, смогли бы успеть… Нет. Не успели бы. А плетение просто рассыпалось. Отдельные капли получалось жечь невозбранно, но то, что собралось, разрушало плетение не хуже небесного железа. Так сказала Вигдис, и у Гуннара не было причин ей не верить. Только что проку в этом знании женщине, потерявшей единственного сына?