Следующего утра, вот чего я боялась до жути на самом деле. Почту доставили, как назло, рано, когда мы с Джеффри завтракали. Ариана у себя в комнате заканчивала укладывать чемоданы. Фран была в душе. Когда она спустилась на кухню, ей уже было пора уходить. Она устроилась на временную работу в Caffe Nero
[4], ее смена начиналась через полчаса. В почте было письмо для нее с логотипом «Национальной службы здравоохранения» на уголке конверта. Фран вскрыла конверт:
— Четырнадцатого января. Через неделю в понедельник.
Она имела в виду день, на который ей назначили процедуру… по прерыванию беременности.
Дочь протянула мне письмо, я прочла, но не нашлась что сказать. Высказался Джеффри:
— Что ж, наверное, чем раньше, тем лучше.
Встав из-за стола, я шагнула к Фран, мне хотелось обнять ее, но она ловко увернулась.
— Я опаздываю. — Фран надкусила тост и выпила кофе залпом. — Пока, до вечера.
— Ты попрощалась с сестрой?
— Ой… забыла. — Она побежала наверх.
— Они расстаются почти на полгода, — сказала я Джеффри. — Как она могла забыть?
— Подростки — существа странные, — ответил он.
Наверху Фран задержалась минуты на две, не более, а спустившись, мигом надела куртку и шагнула к входной двери, словно предстоящая долгая разлука с сестрой-двойняшкой ее ничуть не волновала.
— Значит, тебя это устраивает? — спросила я, когда Фран открывала дверь. — Назначение на процедуру?
— Ну да.
— И ты действительно хочешь пройти через…
— Мама, не сейчас, ок? Я опаздываю. Поговорим в другой раз.
— Ты постоянно откладываешь этот разговор…
Но Фран уже торопилась по дорожке к выходу на улицу. Я беспомощно смотрела ей вслед, потом вернулась в дом. Джеффри, жуя тост, читал «Гардиан».
— Я что, единственная в этой семье, кто умеет переживать? — набросилась я на него. — Одна наша дочь беременна, другая улетает в Австралию. Почему только я не могу чувствовать себя так, будто ничего особенного не происходит?
— Это все твои средиземноморские корни, — ответил Джеффри, и тут я взбесилась.
— Афины не в Средиземноморье находятся! — закричала я. — И моя мать родилась в Лондоне, а отец был наполовину словенцем, и подавлять эмоции я научена не хуже любого из вас.
— Одни и те же обстоятельства люди воспринимают по-разному, — ответил Джеффри очередным по-идиотски глубокомысленным обобщением.
— Ты даже не соизволишь поехать с нами в аэропорт, — не унималась я, хотя упрек был несправедливым.
— У меня лекционный день, — развел руками Джеффри. — Расписание составлено полгода назад. Пойду попрощаюсь с ней прямо сейчас.
Он поднялся в комнату Арианы. Как и мне, серьезной работы в киноиндустрии Джефу давно не предлагали, и он все больше времени проводил в Школе кино и телевидения в Биконсфилде, обучая студентов. Конечно, он поехал бы с нами в аэропорт, если бы не преподавал сегодня. В этом я не сомневалась. Я просто срывала на нем злость и печаль. По-моему, если вы прожили в браке лет двадцать пять, можно позволять себе нечто подобное, хотя и нерегулярно.
Я встала у стеклянной двери, за которой начинался наш сад.
Мы жили (и до сих пор живем) в террасном доме с четырьмя спальнями в Хаммерсмите. Купили мы его дешево, а сейчас цена на него взвилась до небес. Эту черту британцев, между прочим, я никогда не могла понять: они более чем склонны относиться к своим домам как к финансовым активам, а не как к семейному очагу. Джеффри постоянно бродил по сайтам недвижимости, отслеживая, насколько подросла стоимость нашего дома, но для меня прежде и более всего наш дом был не стенами и квадратными футами, но родным домом, и я надеялась, что мои дочери испытывают те же чувства. К примеру, в то утро, когда я смотрела на сад через стеклянную дверь, я видела картограмму детства Арианы. Этакий атлас воспоминаний. Яблоня, на которую Ариана любила залезать. Длинная толстая ветвь, где Джеффри вешал качели, и они до сих пор там висят, пусть их и загораживает буйная зелень лаврового куста, но разглядеть их можно, если постараться. Уголок, заросший травой, где девочки летом устраивали пикники и где в одну из редких снежных зим они пытались слепить снеговика. Чугунный столик, сидя за которым Арина рисовала, морща лоб от усердия и высунув кончик языка. Я до сих пор храню эти рисунки в картонной коробке под нашей кроватью, хотя дочь умоляла выбросить их.
Помнит ли она, как ребенком проводила время в саду, или все это ей уже безразлично?
В Сиднее ей будет хорошо, в чем я абсолютно уверена. Консерватория предложила Ариане стипендию — что называется, фантастическое везение. Другим фантастическим везением могла бы стать учеба Фран в Оксфорде, если бы девочка не упустила свой шанс, забеременев. Возможно, прервать беременность было правильным решением. Дочь такому исходу явно не рада, да и кто был бы рад? Отец («отец»! мальчишка, и только) заявил, что ему не нужны ни ребенок, ни сама Фран, то есть рассчитывать на какую-либо поддержку с его стороны не приходилось. Следовательно, произвести на свет ребенка было бы неразумным поступком. А Фран, надеюсь, переняла у своих родителей умение избегать неразумных поступков.
— Уф, попрощался, — доложил Джеффри, спустившись на кухню.
Сгреб с крючка связку ключей от разных замков, чмокнул меня в щеку и был таков. Я осталась наедине с Арианой в последний раз.
* * *
Хитроу, терминал 3. Отвратительное место, если вы приехали сюда, чтобы с кем-то расстаться. По дороге в аэропорт Ариана болтала не закрывая рта, сплетничала о своих друзьях, рассказывала о книге, которую читает, и я не могла сообразить, действительно ли у нее легко на сердце либо она старательно притворяется веселой. У меня довольно плохо получается скрывать свои истинные чувства. Я беспрерывно кивала, иногда отзывалась короткой фразой, но внутри ощущала бездонную тоску и была уверена, что Ариана это понимает.
Перед тем как встать в очередь на посадку, она спросила:
— Ты ведь не расплачешься, правда?
— Конечно, нет. Я рада и счастлива. Мою девочку ждет великое приключение.
— Надеюсь, с Фран все будет в порядке.
— Я тоже надеюсь. Это кошмар, но мы с вашим папочкой окажем ей… любую посильную помощь.
Ариана замялась, будто намереваясь произнести нечто крайне веское и не слишком приятное. «До свидания», предположила я.
— Кстати, — сказала Ариана, — отныне я буду называть вас мама и папа. «Мамочка-папочка» звучит как-то… ну, не знаю. Словно мы до сих пор маленькие дети.
— Прекрасно, — просипела я, вдруг лишившись голоса. Мы застыли в неловком молчании.