Он раскрывает папку и пододвигает к Андрею, а тот берет ее и начинает читать. Да, это его показания. Кто-то прекрасно их напечатал, возможно, женщина, которая поила охранников чаем.
Показания начинаются с подробной биографии и заметки о его текущей профессиональной деятельности. Тон повествования сдержанный и точный. Все описано в мельчайших подробностях: жизнь родителей в Сибири, его образование. Отмечено, что он не был членом пионерской организации. Оценки за выпускные экзамены, переезд в Ленинград и поступление в медицинский институт. Служба в народном ополчении в начале войны. Его военная служба в осажденном городе. Тон рассказа — нейтральный, даже уважительный. Его женитьба на Анне, ее семейные обстоятельства, классовое происхождение и род занятий. Отмечено, что у семьи Анны нет еврейских корней. Все подробности профессиональной карьеры ее матери; никаких упоминаний о писательстве Михаила. Странно. Андрей листает назад, чтобы проверить, не пропустил ли страницу. Нет, ничего нет. Краткое упоминание о службе Михаила в народном ополчении и смерти от ран, полученных во время блокады, и это все.
Невероятно! Андрей был склонен думать, что они вцепятся в тот факт, что Михаил числился в опальных писателях в тридцатые годы.
Он продолжает читать, как будто это роман, — столько подробностей. Похоже на жизнеописание какого-то другого человека, но, наверное, так всегда, когда читаешь о самом себе. Его дополнительное обучение, специализация, даже кое-какие детали некоторых случаев.
Андрей переворачивает страницу. Протокол его ареста. Далее идут протоколы его допросов. Он прочитывает их очень внимательно, но, похоже, в них нет ничего, о чем в действительности не говорилось бы на допросах. Ни одного упоминания о Бродской. Но затем вдруг следует вопрос, который, он точно уверен, ему ни разу не задавали:
Признаете ли вы, доктор Алексеев, что проявили недостаточную бдительность?
А. М. Алексеев: Я признаю, что проявил недостаточную бдительность.
Он поднимает глаза.
— Мне никогда не задавали этого вопроса.
— Какого вопроса?
Андрей указывает место в тексте.
— Этого.
— А! Переверни страницу.
Андрей переворачивает страницу. Следующая страница пуста. Он переворачивает еще одну. На следующей странице тоже ничего нет. Он пролистывает все оставшиеся в папке страницы, но ни на одной из них ничего не написано.
— Подпиши, — говорит Волков. — Я даю тебе шанс.
— Но это неверно!
— Достаточно верно для нашей цели. Подписывай.
Андрей перечитывает последнюю часть показаний. Никаких имен не названо. Никаких обвинений в каком-либо преступлении. За «недостаточную бдительность» он получит пять, максимум десять лет. Костя Рабинович сказал: «Стоит тебе начать все подписывать, и тебе конец». Но, может, существует хоть какая-то вероятность, что Волков действительно решил дать ему шанс? Бродская не названа. Никто не назван. Никого другого не притянули к этому делу.
— Полным именем, — говорит Волков.
Андрей берет ручку. Это его жизнь, он не может этого отрицать. Он был недостаточно бдителен. Он не смог защитить никого: Аню, Колю, ребенка, себя. Если следствие продолжится, они закинут сеть шире. Для всех лучше, если дело будет закрыто как можно скорей. Он не такой дурак, чтобы думать, что кого-то могут отпустить с Лубянки, просто похлопав по спине и извинившись: «Мы допустили ошибку, забрали вас ни за что». Может ли он доверять Волкову? Конечно, нет. Но есть ли у него альтернатива?
Волков наблюдает за ним. Выражение его лица непроницаемо. Андрей пододвигает к себе показания и подписывается сразу под последней машинописной строчкой.
— Хорошо, — говорит Волков. — Теперь послушай меня. Возможно, ты меня больше не увидишь. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Андрей смотрит на пот, выступивший на лбу Волкова, на слабый тремор рук. Зрачки Волкова расширены. Он выглядит как человек, перенесший либо физический шок, либо душевное потрясение. Но это не тот человек, каким он был до телефонного звонка. Конечно, он выпил. Но плясать — это же совсем другое. Андрей не может углядеть в этом ни малейшего смысла. Судя по тому, как Волков об этом рассказывал, плясать его принудили. Но кто может заставить высокопоставленного офицера МГБ и такого человека, как Волков, делать то, чего он не хочет…
О, нет!
Волков все еще ждет. Но реакция у него быстрая. Он заметил, как изменился в лице Андрей.
— Вижу, мы друг друга понимаем. Послушай, иногда человек получает — назовем это, допустим, намеком. Высказанное предположение. С такой работой, как у меня, подобные вещи схватываешь на лету. Я получил этот намек сегодня вечером. Некоторые проигнорировали бы его, начали бы убеждать себя в незыблемости своего положения, в том, что им нечего бояться. Но я не такой дурак. Я знаю, что это значит. Я свое отплясал. Тебе, друг мой, я могу об этом рассказать, потому что ты находишься не в том положении, чтобы меня предать. Что касается твоего дела, я сделал все, что мог.
«И я теперь должен сказать спасибо? Это ты меня арестовал! Ты сфабриковал дело против меня! Ты притащил меня сюда, на Лубянку!»
И все же, несмотря ни на что, Андрей испытывает — не теплоту, не сочувствие, но, наверное, своего рода узнавание. Он знает Волкова. Волков все для этого сделал. Ему странным образом удалось с ним сблизиться. Если он прав и с ним покончено, тогда его падение будет в сто раз хуже того, что перенес Андрей.
Он уничтожил Бродскую, напоминает себе Андрей, выныривая из своих мыслей. Что ж, она будет отомщена. Но она бы этого не хотела. Она хотела сохранить свою жизнь и свою профессию. А Волков все это отнял, при этом считая, что там и отнимать было нечего.
— Вам нужно поехать к Юре, — говорит он, не желая добавлять: «Пока вы еще можете».
— Да. — Волков кивает.
Он глубоко вздыхает. Водка, совершая последний круг в его крови, перед тем как окончательно выветриться, напоследок развязывает ему язык.
— Хорошо хоть, Юра умрет, и его уже не коснется это дерьмо.
Юра к этому часу будет спать глубоким сном. Время от времени в палату будет заглядывать медсестра, чтобы проверить дыхание и другие жизненные показатели. Андрей гадает, будет ли мать по-прежнему сидеть у его постели. Может быть, она тоже уснула. Если Волков слетит, она окажется в опасности. Ее они тоже заберут? Вряд ли до того, как мальчик умрет. Но он еще не успевает мысленно договорить эти слова, как уже понимает, что сам им не верит. Все что угодно может случиться с кем угодно, и Волков никогда об этом не забывает.
— Я сейчас пойду, — говорит Волков, но не двигается с места.
За окном все еще идет снег. Всю Москву засыпает снегом. Сама темнота бледно светится от его белизны.
23
Затененная лампа горит в палате Юры Волкова. Под спину ему высоко подложены подушки, он скорее сидит, чем лежит. Рядом с кроватью — кислородный баллон. Маска закрывает рот и нос Юры. Метастазы пожрали почти все пространство внутри его легких. С каждым днем они отнимают у него способность дышать. Они так быстро перешли от вторжения к завоеванию, что уже окружили его сердце. Сегодня утром врачи снова откачали жидкость из плевральных полостей, чтобы облегчить дыхание.