Изменник - читать онлайн книгу. Автор: Хелен Данмор cтр.№ 84

Наступает молчание. «Какая странная манера говорить, — думает Андрей. — Как будто он произносит речь на публику, но публики нет. Кроме меня».

— Государство нуждалось в их деятельности, — продолжает Волков, пристально глядя вдаль перед собой, как человек, который видит на горизонте приближающийся шторм. — Однако врачи не сумели их спасти.

Но всем известно, что Жданов был алкоголиком. Алкоголики часто не доживают даже до среднего возраста. Не случись с ним инфаркт, он бы умер от кровоизлияния в мозг или цирроза печени. Андрей не помнит, что говорили о Щербакове, но он тоже едва ли вел здоровый образ жизни.

— Они доверяли своим врачам, — говорит Волков и снова замолкает, глядя на Андрея, ожидая от него какой-то реакции. Но это абсурд. Волков слишком умен, чтобы верить хоть одному слову этого бреда.

И в то же время Андрею хорошо известно, что родные некоторых пациентов думают именно так. Они и слышать не желают о реальных последствиях болезни. Забитые артерии и изъеденный раком кишечник ничего не значат. Они продолжают считать, что врачи могли сделать что-то еще и тогда их близкие были бы живы. Они перевозят своих больных из одной больницы в другую, отправляют их то на горячие источники, то в очередной санаторий. Цепляются за малейшую надежду и не верят, что все лечение, по сути, сводится лишь к облегчению страданий. А когда наконец наступает смерть, они набрасываются на врачей, обвиняя их в том, что те не назначили нужный курс уколов, перепутали результаты анализов, не зашли к пациенту в последний, роковой вечер.

Андрей воспринимает это спокойно. Такова человеческая природа, и обычно все заканчивается без последствий. Он научился не спорить. Ни к чему тыкать людей носом в очевидные факты. В конце концов, за исключением редчайших случаев, гнев выдыхается и сменяется скорбью. Кроме того, врачи действительно ошибаются. Это неизбежные издержки профессии. Каждый день приходится принимать множество решений. Нужно двигаться вперед, сверяясь с симптомами и ответом на лечение, и при этом не только опираться на свои знания, но и прислушиваться к интуиции. Нужно смотреть, осязать, обонять, слушать. И мириться с тем, что лечение пациента требует времени.

Порой Андрей чувствует, что работать приходится в темноте и на ощупь, на границе собственного знания. А иногда и весь накопленный медициной опыт не может помочь.

Если бы не усталость, он мог бы все объяснить Волкову. Конечно, в том случае, если бы Волков захотел его выслушать…

Вокруг головы Волкова разливается свечение в виде нимба. Андрей смаргивает, и свечение исчезает. В последние дни у него плохо со зрением. Однажды утром у него задвоилось в глазах, когда охранник просовывал в окошко двери миску с кашей. Это последствия контузии. Он уверен, что серьезного сотрясения у него нет. Если бы не усталость, он мог бы сосредоточиться.

Волков опять говорит:

— Были предприняты активные действия, чтобы навредить им с помощью тщательно выбранных «терапевтов». — Голос его звенит. — Мы вскрыли международный заговор сионистов, послуживших орудием в руках американцев, которые руководили этими преступными убийцами и вредителями. — Волков откидывается назад, сложив руки на мягкие поручни кресла и всем своим видом говоря: «Ну и что ты на это скажешь?»

Но Андрею ничего не приходит в голову. В действительности, происходящее между ним и Волковым не имеет никакого отношения к сионистскому заговору. Дело касается мальчика, но о мальчике Волков не желает говорить.

— Убийцы Щербакова и Жданова будут разоблачены и не избегнут наказания, — заявляет Волков, наклоняясь вперед. Он говорит так спокойно, будто оглашает собравшимся повестку дня.

То же самое Андрей наблюдал и на других допросах. Следователи делают невероятные заявления, выдвигают самые провокационные и серьезные обвинения, какие только могут измыслить. И если ты отвечаешь, то принимаешь их правила игры. Ты согласился обсуждать невероятное, как будто оно вполне могло произойти, и все глубже увязаешь в зыбучем песке лжи.

«Сын Волкова умирает. Это единственное, о чем тебе следует помнить. Все, что он говорит, будь оно хоть трижды нелепо, сводится к этому».

— У вашей Бродской, похоже, были связи с преступными еврейскими националистами.

Бродская! Вот оно, недостающее звено: Бродская — еврейка. Она вполне вписывается в схему заговора. А раз она «его Бродская», то и Андрею в нем тоже отыщется место.

— Вам известно, что Бродская была арестована? — Волков пристально смотрит на него. Может быть, он ждет, что Андрей солжет.

Андрей кивает.

— Именно, — холодно продолжает Волков. — Вам это известно. Но, возможно, вы не слышали, что она больше не находится под арестом?

— Вы ее освободили?

— Ее дело закрыто.

— Закрыто? — переспрашивает Андрей. Он не представляет, что это может значить. Возможно, ей уже вынесли приговор. А может, они не обнаружили ничего, что могло бы уличить ее в преступлении, и дело свернули, а ее отправили обратно в Ереван.

Волков откидывается в кресле. Барабанит пальцами по подлокотникам. Звук получается глухой, потому что подлокотники обтянуты дерматином.

— К сожалению, — говорит он, — у Бродской случился сердечный приступ незадолго до того, как она должна была предстать перед трибуналом для вынесения приговора.

Руки Бродской, умелые, с широкими ладонями. Ее сильное, крепкое тело и ненасытный аппетит к работе. Ее спокойный профессионализм. «Я готова встретиться с семьей и все им объяснить» — так, кажется, она сказала? А может, и нет. У него болит голова, и он не уверен, что точно помнит ее слова, но как сейчас слышит ее голос. Факт тот, что она решилась взяться за случай Волкова, хотя и понимала, что лучше не соглашаться. Но пошла на это из чувства профессионального долга. И вот она уничтожена, а Русов жив, здоров и, наверное, все так же работает.

— Значит, она умерла?

Волков смотрит на него и не отвечает. Внезапно он разворачивается вместе с креслом, выхватывает папку из шкафчика за спиной и снова поворачивается к столу. Он хлопает по столешнице папкой.

— Так что теперь у вас нет причин запираться. Она, конечно, сдала вас в своих признательных показаниях. А там их не одна страница. — Волков стучит по папке и морщит нос. — И тем не менее я не был… убежден на все сто процентов.

Глаза у Волкова серые, ясные, немигающие. «Конечно, она вас сдала». Может, это и правда. Например, если они угрожали ее матери… И все же он уверен, что Волков лжет. Он не добился от Бродской никаких признаний. Может, она ускользнула, скрылась от него. Иногда заключенным удается совершить самоубийство, хотя их и заставляют спать с руками поверх одеяла, чтобы они тайком себя не задушили или не вскрыли ногтями вены на запястьях. Может, Бродская покончила с собой. А может, его ложь заключается совсем в другом, и она все еще жива. Может, она по-прежнему здесь, на Лубянке, и ни в чем не признается. Волков мог ей сказать: «Вот показания Алексеева. Конечно, он вас сдал. Так что вам больше нет смысла запираться».