Элрик: Лунные дороги - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Муркок cтр.№ 98

– А где его хозяин? Вы знаете?

Я завозилась под мягкой кожаной шкурой. Житель леса извинился, изящно преклонил колено и развязал узел.

– Наверняка вместе с соплеменниками, – сказал он. – Именно туда я и направляюсь, и это меня утешает. Не знаю, как они примут меня. Мне суждено донести до них свою мудрость. Судьба начинает плести узор задолго до того, как мы его поймем. Мы пойдем вместе, раз того требует наше общее предназначение. Вместе мы станем сильнее. Каждый достигнет своей цели, но таким образом все разрешится.

Я не поняла его. Встала, кутаясь в накидку. Она была сделана из кожи белого бизона и украшена разнообразными религиозными символами. Я огляделась. Рассвет только что наступил, и солнце начало подниматься, отражаясь в спокойной глади воды, словно в зеркале.

– Если вы сообщите мне свое имя, призвание и что вам от меня нужно, я буду чувствовать себя намного лучше.

Он виновато улыбнулся и начал сворачивать бивак. Позади него, над дальними вершинами огромной горной цепи, вставало солнце, чей золотистый свет омывал лес и луг, касаясь маленькой хижины, возведенной на поросшем травой берегу озера. Над типи поднималась тонкая струйка серого дыма. Скромное жилище охотника. Шкуры, покрывавшие его, во время холодов можно было использовать вместо шубы, а из шестов сделать волокуши, чтобы переносить вещи. Охотничья собака тоже могла тянуть волокушу, но собаки я не заметила. Тени постепенно растворялись, и свет стал не таким ярким, когда солнце начало подниматься в чистое небо.

Индеец пребывал в приподнятом настроении. Он был очарователен. От него не исходило угрозы, лишь ощущение твердого характера и физической силы. Не означают ли его татуировки и украшения, что он шаман или вождь? Индеец явно привык, чтобы ему подчинялись.

Стало очевидно: я уже не на побережье Новой Шотландии; но окружающий ландшафт не слишком отличался от тех мест, что я покинула. Вообще-то все казалось смутно знакомым. Может быть, это озеро Верхнее?

На заросшем травой берегу стояло большое, искусно сделанное каноэ из блестящей березовой коры; отделанные медью края лодки венчали деревянные вставки с нанесенными священными символами. И ни души вокруг. Словно мы находились на заре мира, в поистине девственной Америке. Все еще стояла ранняя осень, хотя в освежающем ветре ощущалось дуновение зимы. Ветер меня не слишком тревожил. Я спросила своего спутника, что это за озеро.

– Я родился недалеко отсюда. Обычно его называют Гитче-Гюми, – сказал он. – Тебе знакома поэма Лонгфелло?

– Насколько понимаю, Лонгфелло в процессе написания смешал с полдюжины языков и переврал все названия и имена. – Я словно извинялась за представителя своей культуры, как это принято, но тут же вспомнила слова Клостергейма. Отчего-то я была уверена, что этот человек не просто современный романтик, изображающий индейца из дикого леса. Не сомневалась: даже если глядеть внимательнее, вряд ли поблизости обнаружится припаркованный автофургон!

Этот человек был настоящим. Он улыбнулся моим словам:

– Нет ничего плохого в том, что добавил Лонгфелло. Ритуалы никуда не делись, хоть он их и немного приукрасил. Женщин вообще никто не просил рассказывать их историю, так что их ритуалы так и остались тайными и неизмененными. Есть множество способов отделить дух от плоти. Я могу, конечно, оспорить то, чего старина Лонгфелло не упомянул и что прибавил, но моя судьба – принести свет в мою собственную историю. И именно такая судьба мне грезится во время этого путешествия. Я должен восстановить миф и обратиться к великой сути Америки. – Кажется, серьезность слов его смутила, и он снова улыбнулся. – Словно я собираюсь передать духовное руководство нацией кучке необразованных католических миссионеров! Без Белой Буйволицы не будет триединства, как у триптиха с утерянной частью. Тот нелепый финал, что написал Лонгфелло, был подачкой педантам из высшего общества, он даже хуже, чем сентиментальное окончание «Холодного дома» Диккенса. Или это были «Большие надежды»?

– Я почти ничего не знаю о Диккенсе, – сказала я.

– Что ж, – ответил он, – и у меня не было возможности с ним познакомиться.

Индеец слегка нахмурился и посмотрел на меня:

– Не хочу ставить себе в заслугу то, на что не имею права. Мне суждено объединить нации, но я могу потерпеть неудачу там, где преуспеет мое альтер эго. Один неверный шаг, и все изменится. Ты же знаешь, как это трудно.

Он снова нахмурился и задумался.

– Вы бы лучше представились, – сказала я, вряд ли ожидая, что он ответит.

Он извинился.

– Я Айанаватта. Лонгфелло предпочел назвать меня Гайаватой. Мать моя из племени могавков, а отец был гуроном. Я обнаружил свою историю в поэме, когда во сне отправился в будущее. Вот. У меня есть кое-что для тебя…

Он бросил мне длинную рубаху из тонкой кожи, и я легко натянула ее – сидела она очень хорошо. Неужели он берет с собой в дорогу такие вещи? Он громко рассмеялся и объяснил, что последний, кто попытался его убить, был примерно моего размера.

Айанаватта умело разобрал типи. Чтобы потушить огонь, он просто закрыл крышку на горшке, где хранил угли, и обернул его сырой шкурой. Вещи из хижины он завернул в шкуры и связал в плотный тюк. Горшок с углями закрепил на самом верху. Теперь я увидела, что шесты были заостренными с одного конца копьями. Он уложил их на дно каноэ, а тюк поместил посередине. Весь бивак он собрал, почти не прикладывая усилий.

– Похоже, вы хорошо знакомы с английской литературой, – заметила я.

– Я многим ей обязан. Как я уже сказал, благодаря поэме Лонгфелло я узнал свою судьбу. Наступило время моего первого настоящего путешествия во сне. Я видел сон – четыре пера. Я решил – он означает, что я должен найти четырех орлов в местах четырех ветров. Сначала я поехал в пустыню по северной тропе, которая зовется «Орел», потому что думал, что в этом и заключается смысл сна. Она привела меня в горы. Тропа оказалась ложной. Но, оставив ее, я оказался в Бостоне в нужное время. Я хотел понять, существует ли какой-то миф, связанный со мной. И если да, то куда надо отправиться, чтобы он стал правдой. Ты и сама понимаешь, в чем заключается ирония. Я попал в далекое будущее через много лет после своей смерти. Я приобрел странные навыки. Научился читать на языке этого нового народа, чья внешность сперва так поразила меня. В тех краях обитало множество дружественных душ, и они с радостью помогали мне, хотя самодовольная буржуазия часто высказывалась против моего появления. Однако чтение на их языке стало частью моего первого настоящего духовного путешествия. Однажды я открыл свой дух будущему и увидел не только как появилось племя хауденосауни, людей, живущих под одной крышей, но и что придет после них, если я не пройду по определенной тропе. Чтобы найти то будущее, которого желаю, мне нужно по возможности сохранить ближайшее будущее таким, какое оно есть.

– А вас не оскорбили взгляды Лонгфелло на мифологию коренных народов?

– Лонгфелло был гениален, добр и весел. И ужасно волосат. От своих предков могавков я унаследовал нелюбовь к растительности на мужском теле. Оказывается, римляне придерживались таких же взглядов. Но добросердечие поэта пересилило мои предрассудки насчет его внешности. У него была необычная пружинистая походка, он подпрыгивал, когда ходил. Помню, мне казалось, что он слишком тепло одевается, не по погоде, а он, вероятно, считал, что я одеваюсь слишком легко. Тогда еще у меня не было этого, – со скромной гордостью он указал на свои татуировки. – Сначала я заинтересовался трансценденталистами. Эмерсон собирался познакомить меня с Торо, но в этот день в Паркер-хаус неожиданно приехал Лонгфелло. По воле случая мы с ним разговорились. Он до конца не верил, что я настоящий. Он был настолько погружен в свою поэму, что, как мне кажется, начал подозревать, что я существую лишь в его воображении. Когда Эмерсон представил нас друг другу, он решил, что я какой-то благородный дикарь. – Айанаватта тихо засмеялся. – Торо, полагаю, счел меня несколько грубым. Но Лонгфелло был добр до невозможности. Эта встреча стала судьбоносной и сыграла важную роль в его жизни. Я понял его поэму как пророчество о том, какой след я оставлю в этом мире. Четыре пера из сна, которые я по ошибке принял за орлиные, разумеется, были перьями для письма. Четыре писателя! Я неверно истолковал сон, но все-таки сделал все правильно. Тут вмешалась сама удача. Я был слишком неопытен. В первый раз посетил астральный мир в физическом теле. К сожалению, эта часть путешествия закончилась. Я не знаю, увижу ли когда-нибудь книгу снова.