Проснулся я около полудня и, убедившись, что Коготь на месте, разбудил Иону, как он просил накануне.
– На ярмарке наверняка сыщутся ювелиры, согласные кое-что заплатить за это, – сказал он. – В крайнем случае поторгуюсь. Пойдешь со мной?
– Прежде всего нам нужно поесть, а к тому времени, как закончим, уже и на эшафот пора.
– Значит, снова за дело?
– Да.
Я осмотрел одежду. Плащ оказался порядком изорванным, а потускневшие сапоги – еще слегка сыроватыми.
– Плащ кто-нибудь из местных служанок заштопает в лучшем виде. Как новенький, конечно, не станет, но выглядеть будет намного приличнее. – С этими словами Иона распахнул дверь. – Идем, если проголодался! О чем ты так глубоко задумался?
В обеденном зале, за сытным, обильным завтраком, пока жена содержателя постоялого двора в комнате по соседству чинила мой плащ, я рассказал Ионе о случившемся в недрах горы, закончив рассказ на шагах, донесшихся из глубины.
– Странный ты человек, – только и сказал он.
– Ты куда более странен. От людей, конечно, это скрываешь, но сам – явно нездешний.
– То есть какоген? – улыбнулся Иона.
– Чужестранец.
Иона покачал головой, но после кивнул.
– Да, пожалуй, так оно и есть. Но ты… владеешь талисманом, позволяющим повелевать ночными кошмарами, серебра нашел груду, но говоришь со мной обо всем этом так, как другой мог бы говорить о погоде!
Я отломил себе хлеба.
– Странно все это, согласен. Но вся странность заключена в Когте, в самой вещи, а не во мне. А что до разговоров о нем с тобой – отчего бы нет? Украв твое золото, я мог бы продать его, а деньги потратить, но вот кража Когтя вряд ли обернулась бы для вора чем-то хорошим. Не знаю, отчего так думаю, но думаю именно так, а Агия его, конечно же, украла. Ну а насчет серебра…
– Украла и сунула тебе в карман?
– В ташку, что я ношу на поясе. Вспомни: она ведь думала, что ее брат убьет меня. После этого они рассчитывали завладеть всем, что найдется на теле, – план составили загодя, ради «Терминус Эст» и моего платья. Таким образом, ей, кроме меча с одеждой, достался бы и самоцвет, а если что, в краже обвинили бы не ее, а меня. Помнится…
– Что?
– Пелерины. Пелерины задержали нас, когда мы пытались убраться оттуда, и… Иона, как ты полагаешь, правда ли, будто некоторые умеют читать чужие мысли?
– Разумеется, правда.
– В этом не всякий с тобой согласится. Скажем, мастер Гюрло к этой идее относился вполне благосклонно, однако мастер Палемон и слышать о ней не желал. А мне сдается, что верховная жрица Пелерин такой способностью обладала – хотя бы до определенной степени – и поняла: Агия что-то стянула, а я ничего не тронул. Заставила Агию раздеться, велела ее обыскать, но меня никто обыскивать даже не думал. Позже они сожгли свой собор – думаю, из-за утраты Когтя, ведь он же, в конце концов, Собором Когтя и был.
Иона задумчиво покивал.
– Однако спросить тебя я хотел совсем не об этом. Скажи, какого ты мнения о тех шагах под землей? Об Эребе, и Абайе, и прочих тварях морских, что когда-нибудь выйдут на сушу, известно всем. Но мне отчего-то кажется, что ты знаешь о них куда больше всех остальных.
Лицо Ионы, минуту назад столь открытое, добродушное, сделалось замкнутым, жестким.
– Отчего же тебе так кажется?
– Оттого, что ты был моряком, а еще из-за истории о бобах – той, что ты рассказывал у ворот. Должно быть, ты видел книгу в коричневом переплете, которую я читал в комнате, наверху. В ней рассказывается обо всех тайнах нашего мира или, по крайней мере, о том, что думают на их счет всевозможные маги. Сам я еще не прочел ее даже до половины, хотя мы с Теклой читали по главе каждые два-три дня, а в промежутках немало спорили о прочитанном. Но я заметил, что все объяснения в этой книге слишком просты… просты и по-детски наивны.
– Совсем как моя история.
Я согласно кивнул.
– Да, твоя сказка тоже вполне могла быть взята из этой самой книги. Знаешь, я ведь, когда только-только принес ее Текле, подумал, что предназначена она для детей или для взрослых – любителей вспомнить детство. Но после разговоров с Теклой о некоторых изложенных в ней мыслях понял: их следовало выразить именно так, потому что иначе не выразить вообще. Пожелав описать новые методы виноделия или лучший способ любовной игры, писатель мог бы прибегнуть к языку сложному, предельно точному. Но в книге, которую он написал, ему, хочешь не хочешь, пришлось выражаться как-то вроде: «В начале был лишь гексамерон, а более ничего» или «Не в том суть, чтоб образ недеяния созерцать, но в том, чтоб узреть недеяние». Так вот, существо, чью поступь слышал я под горой… уж не одна ли из этих тварей?
– Ну я-то его не видел. – Иона поднялся. – Ладно. Пойду-ка я палицу продавать, но прежде скажу тебе, что всякая женка рано или поздно говорит муженьку: прежде чем дальше спрашивать, подумай, вправду ли хочешь узнать ответ.
– Последний вопрос, – придержал его я, – а затем обещаю ни о чем больше не спрашивать. Когда мы шли сквозь Стену, ты сказал, что создания, которых мы видели внутри – солдаты, и намекнул, будто размещены они там, дабы противостоять Абайе и остальным. Может, люди-обезьяны – тоже солдаты подобного рода? И если да, что толку от бойцов величиной с человека, если противники огромны, как горы? И чем прежним автархам не угодили солдаты-люди?
Иона, бережно завернув палицу в тряпку, перекинул ее из ладони в ладонь.
– Вопрос тут не один, а три, и ответить с уверенностью я могу только на второй. По поводу двух остальных догадки, конечно, выскажу, однако поймаю тебя на слове: о вещах этих мы разговариваем в последний раз. Начнем с третьего вопроса. Люди в войсках «прежних автархов», которые вовсе не являлись автархами – точнее, не именовались таковыми, – служили. Но воины, созданные путем очеловечивания животных, а может, и тайного обращения людей в зверей, оказались намного надежнее. Что и неудивительно, поскольку простой народ, правителей и законы их ненавидевший, служащих правителям нелюдей ненавидел еще сильнее. Таким образом, «нелюди» были вынуждены сносить такое, чего не потерпели бы солдаты-люди. Возможно, поэтому им и вверили оборону Стены. А может, объяснение состоит в чем-либо совсем другом.
Сделав паузу, Иона подошел к окну и устремил взгляд наружу, но не на улицу – вверх, в облака.
– Возможно, твои люди-обезьяны такой же гибрид, а может, и нет – это мне неизвестно. Тот, которого видел я, на мой взгляд, выглядел вполне человекообразным, если не принимать в расчет шерсти, и потому я склонен согласиться с твоими догадками, будто они – человеческие существа, чья природа коренным образом изменена долгой жизнью под землей и контактами с тем, что осталось от города, погребенного в недрах горы. Урд уже крайне, крайне стара, и, несомненно, древних сокровищ хранит в себе множество. Да, золото и серебро изменениям не подвержены, но стерегущие их могут претерпевать метаморфозы куда причудливее тех, что обращают сок винограда в вино, а песчинки – в жемчужины.