Мне больше всего на свете хотелось поскорее прилечь, поэтому я велел старику оставить нас. Старик пытался возражать, но я вытолкал его из комнаты взашей, а стоило ему убраться, опустился на свободный край кровати и с наслаждением стянул с ног сапоги вместе с чулками. Тусклый огонек свечи подтвердил, что я успел натереть с десяток мозолей. Затем я расстелил плащ поверх покрывала и некоторое время размышлял, снять ли и штаны с поясом или спать так. Усталость и чувство собственного достоинства настаивали на последнем, вдобавок я заметил, что великан полностью одет. С невыразимым облегчением задул я свечу и, не в силах более одолевать усталость, лег, чтобы впервые на моей памяти заснуть где-либо вне Башни Матачинов.
– Никогда!
Голос оказался столь звучен и басовит (даже орган вряд ли может звучать ниже), что я не понял, что должно означать это слово и слово ли это вообще.
– Что? – пробормотал я.
– Бальдандерс.
– Знаю, хозяин говорил. А я – Севериан.
Я лежал на спине, а между нами покоился «Терминус Эст», взятый мною в постель ради пущей сохранности. Я не мог разглядеть, повернулся ли великан лицом ко мне, но был уверен, что любое движение этой громадины наверняка почувствую.
– Казнить.
– Так ты слышал, как мы вошли? Я думал, ты спишь.
Я уже хотел было сказать, что я никакой не казнедей, а подмастерье гильдии палачей, но тут же вспомнил свое бесчестье и назначение в какой-то захолустный Тракс.
– Да, я – палач, но тебе незачем меня бояться. Я просто делаю работу, которой обучен.
– Завтра.
– Да, завтра у нас будет довольно времени для бесед.
После этого я снова заснул, и мне снился сон… правда, слова Бальдандерса тоже могли быть просто-напросто сном, но это вряд ли. А если и так, это был другой сон.
Я летел – мчался по хмурому небу верхом на огромном звере с перепончатыми крыльями. Держась как раз между несущимися вперед облаками и сумрачной землей, мы будто скользили по склону пологого воздушного холма – сдается мне, крылья зверя не сделали ни единого взмаха. Заходящее солнце неподвижно, хотя мы все неслись и неслись вперед, висело впереди, у самого горизонта, – должно быть, скорость наша была равна скорости вращения Урд.
Но вот земля внизу сделалась иной – вначале я решил, что мы достигли пустыни. Нигде, куда достигал взгляд, не видно было ни городов, ни ферм, ни лесов, ни полей – лишь ровная пурпурно-черная земля, безликая, застывшая в своей неподвижности. Перепончатокрылый тоже заметил перемену или же учуял какой-то новый запах – мускулы его ощутимо напряглись, а крылья совершили три взмаха подряд.
Бескрайний пурпур внизу был испятнан белыми крапинками. Через некоторое время я понял, что эта кажущаяся неподвижность – не более чем обман, порожденный единообразием. Пурпурно-черный простор всюду был одинаков, но вместе с тем пребывал в неустанном движении. То была Мировая Река Уроборос, море, в котором, словно в колыбели, покоится Урд.
Тут я впервые оглянулся назад – туда, где осталась поглощенная ночью земля, обитель всего человечества.
Когда она окончательно скрылась из виду и вокруг не осталось ничего, кроме беспокойных волн, зверь обернулся ко мне. Клюв ибиса на острой щучьей морде; костяная митра венчает голову… На какой-то миг взгляды наши встретились, и я, казалось, понял его мысль: «Да, я – твой сон, но стоит тебе пробудиться от бодрствования, я приду».
Зверь сменил курс, точно люгер, идущий в лавировку против ветра. Одно крыло его опустилось вниз, а другое поднялось так, что кончик его указывал прямо в небо. Пальцы мои лишь скользнули по твердой чешуе, и я полетел вниз.
Удар при падении разбудил меня. Вздрогнув всем телом, я услышал, как великан бормочет во сне. Я тоже что-то пробормотал, пощупал, на месте ли меч, и уснул вновь.
Морские воды сомкнулись над моей головой, однако я не утонул. Я чувствовал, что вполне мог бы дышать водой, но не сделал ни единого вдоха. Вода была прозрачна, словно хрусталь; казалось, я падаю в абсолютную, лишенную даже воздуха пустоту.
Вдали виднелись огромные, в сотни раз больше человека, тени – корабли, тучи, человеческая голова без тела, человеческое тело с целой сотней голов… Все они были окутаны голубой дымкой. Внизу, подо мной, лежало изборожденное течениями песчаное дно. Там, прямо на песке, возвышался огромный – куда как больше нашей Цитадели – дворец, но дворец тот лежал в руинах, и покои его лишены были крыш, а внутри обитали огромные существа, бледные, точно кожа прокаженного.
Я приближался к ним, и вскоре они заметили меня, и лица их были такими же, как то, что привиделось мне в Гьёлле. То были женщины – обнаженные, с волосами из зеленой морской пены и коралловыми глазами. Со смехом наблюдали они за моим падением, и смех их, пузырясь, поднимался ко мне. Зубы их оказались белы и остры, и каждый длиною в палец.
Теперь они были совсем близко; руки их потянулись ко мне и принялись гладить, как матери гладят детей. В дворцовых садах буйно росли морские губки, актинии и множество прочих прекрасных растений, коим я не знаю имен. Огромные женщины окружили меня. Рядом с ними я казался всего лишь куклой.
– Кто вы и что делаете здесь? – спросил я.
– Мы – невесты Абайи! Игрушки Абайи! Подружки Абайи! Земля не в силах носить нас. Груди наши – словно тараны, а зады сломают спину даже быку. Здесь мы растем, пока не сможем возлечь с Абайей – тем, кто однажды пожрет континенты.
– А кто же такой я?
Они засмеялись все вместе, и смех звенел, словно волны, бьющиеся о стеклянные берега.
– Мы покажем тебе! – загомонили они. – Мы покажем тебе!
С этим они подхватили меня под руки, подняли и понесли через сад. Пальцы их, соединенные перепонками, были длиной с мою руку от плеча до локтя.
Вскоре огромные женщины остановились, всколыхнув воду, точно затонувшие каракки, и ноги наши коснулись дорожки. Перед нами была низкая стена, а на ней – крохотный помост с занавесом не больше салфетки, какими порой забавляют детей.
Волна, поднятая нами, всколыхнула занавес, и он поднялся, будто невидимая рука дернула за веревочку. На помосте тотчас же появился деревянный человечек – руки и ноги из веточек с набухшими зеленью почками, проклевывающимися сквозь тонкую кору; туловище из ветки потолще, размером с большой палец; голова – деревянный кругляш, завитки коего изображали глаза и рот. Человечек тот двигался, словно живой, и тут же погрозил нам дубинкой, которую держал в руке.
Пока он скакал перед нами и демонстрировал свою ярость, колотя дубинкой о помост, на сцене появилась еще одна фигурка – мальчик, вооруженный мечом. Искусство, с которым была сделана вторая марионетка, казалось как раз под стать примитивной грубости первой – эта кукла вполне могла бы оказаться настоящим ребенком, уменьшенным до размеров мыши.
Оба поклонились нам и немедля вступили в бой. Деревянный человечек огромными прыжками носился по помосту, и за его палицей было почти не уследить. Мальчик танцевал вокруг него, будто пылинка в солнечном луче, делая выпады своим крохотным клинком.