Папа спасает нас всех от самих же себя, говоря:
– Может, поужинаем?
Я думала, что мы определенно точно сядем на следующий паром.
– Колин еще не умоляет о пощаде? – спрашиваю я, пытаясь представить, как дядя переживет еще одну ночь с моими братьями.
Мама достает телефон и говорит:
– На соседней улице есть тайский ресторанчик, который еще открыт.
– По мне, так неплохая мысль. Что думаешь, Эбби?
Они такие спокойные. Так непривычно терпеливы. Обычно, когда есть проблема или что-то, что нужно сказать, они делают это незамедлительно. Сорви пластырь и двигайся дальше. С нашими плотными графиками мы не обладаем такой роскошью, как время на раздумья.
Но мне кажется, на моей памяти не было такой же масштабной проблемы, как эта.
– Да. Звучит неплохо.
Место маленькое и уютное, с тусклым желтым освещением и обоями в теплых тонах на стенах, расположенное далеко от лагеря с его высокими потолками, сосновым запахом и отчасти упорядоченным хаосом. Даже сиденья такие большие и мягкие, и только когда я опускаю свой зад в одно из них, я понимаю, что так сильно устала, что могу заснуть, едва закрыв глаза.
Но по тому, как расположились мои родители: они с одной стороны, а я напротив них, я понимаю, что этот ужин не был прихотью. Это был тактический ход. Они решали, что сказать, пока я была в душе, и выбрали людное место, чтобы никто не мог повысить голос или уйти. После вчерашнего дня я не могу их винить. Все привычные нормы отменяются.
Я стараюсь не ерзать, жалея, что не использовала время, проведенное в душе, чтобы отрепетировать то, что собираюсь сказать, вместо того, чтобы держать свою перебинтованную руку подальше от струи воды. Но прежде чем мои родители успевают вымолвить хоть слово, открывается входная дверь в ресторан, и они отводят от меня глаза так быстро, что у меня не остается сомнений в том, кто вошел.
Конечно, я поворачиваюсь и встречаю взгляд Савви так быстро, что кажется, будто мы все это спланировали.
– Вас трое? – спрашивает хозяйка заведения, прежде чем Савви или ее родители успевают сообразить.
– Вероятно, придется подождать полчаса.
– О, – говорит Пьетра, очень плохо притворяясь, что не замечает нас, – ну… знаете что? Мы придем в другое время…
– За нашим столом хватит места на всех, – говорю я, прежде чем у меня сдадут нервы.
Дейл прочищает горло.
– Мы не хотели бы… прерывать вас, если вы…
– Пожалуйста, – говорит мама, неожиданно отодвигая пустой стул рядом с собой. – Мы действительно не против.
Мы приглашаем их к нам, но выглядит это с точностью наоборот. Все затаили дыхание, бедные хозяева пытаются установить зрительный контакт с каждым из нас, чтобы оценить температуру происходящего, пока Пьетра не произносит тихо:
– Если вы в этом в этом уверены.
Прежде чем наступит неловкий момент, связанный с решением кто где сядет, я встаю и устраиваюсь на стуле со стороны родителей, так что когда Савви садится на свое место, она оказывается напротив меня, и мы обе зажаты между нашими родителями. Я стараюсь не улыбаться, чтобы не создавать ложного впечатления, что мы что-то замышляем, но глаза Савви сверкают при взгляде на меня, и я слегка подталкиваю ее кроссовкой под столом.
Официантка подходит принять наш заказ, сначала она смотрит на моих родителей. Папа просит пиво, а мама удивляет меня тем, что заказывает бокал белого вина, что я видела только в тех случаях, когда все мои братья уже находились в постели. Она поворачивается к Пьетре и робко говорит:
– А тебе, я полагаю, бокал красного?
Пьетра застывает, слегка вздрагивая от такой фамильярности, но медленно опускается на свое место и кивает моей маме в ответ.
– Это было бы чудесно.
После этого все зарываются в свои меню: мои родители внимательно изучают список закусок, словно это юридический документ по одному из их дел, а родители Савви отпивают почти половину своего первого бокала вина, прежде чем официантка возвращается, чтобы принять остальной наш заказ. Мы с Савви обе храним гробовое молчание, лишь изредка переглядываясь между собой, словно боясь напомнить им, что мы тоже здесь находимся, и сохранить атмосферу того редкого момента, когда они не вцепились друг другу в глотки.
– Может быть, спринг-роллы? – спрашивает мама.
Мой отец качает головой.
– У Дейла аллергия на кинзу.
Пьетра протягивает руку через Савви, чтобы подтолкнуть Дейла.
– Это он только так говорит, что у него аллергия.
– Она на вкус как мыло.
– Но это не аллергия, – хором протестуют моя мама и Пьетра с одинаковой интонацией.
Дейл поднимает руки вверх в знак капитуляции.
– Ого, прошло целых восемнадцать лет с тех пор, как они вдвоем последний раз набросились на меня, и почему-то это все так же ужасно.
– Ну, они больше не единственные девочки, которые на тебя нападают, – мягко говорит мой папа, указывая на меня и Савви.
Я замираю, как кролик в чистом поле, но Савви наклоняется вперед, обращаясь ко всем нам по очереди с многозначительным взглядом.
– Хорошо. Мы все тут собрались. Мы пережили публичную ссору, грязевую яму и кинзу. Может быть, вы расскажете нам продолжение вашей истории?
Родители молчат, пока Дейл не берет на себя смелость сказать:
– Рассказывать особо нечего.
Савви в полном замешательстве, и я улавливаю ее слабость.
– Конечно, есть. Вы рассказали нам конец. А как все начиналось? Как вы все познакомились?
Я чувствую на себе взгляды родителей, но еще до того, как наши глаза встретятся, понимаю, что это не столько от раздражения, сколько от удивления. Обычно я не беру на себя инициативу во время разговоров. И пока я сама все еще привыкаю к новой Эбби, они меня такой видели совсем мало.
Я вижу, как взрослые начинают успокаиваться. Моя мама опускает плечи. Отец перестает пялиться в пустую тарелку. Дейл перестает хрустеть костяшками пальцев, а Пьетра перестает периодически делать большие глотки вина. Как будто все они наконец-то готовы пройти шагнуть на этот путь, но не знают, с чего начать.
Я достаю из кармана брелок и кладу талисман с сорокой на стол. Савви снимает свой и делает то же самое.
– Это ваши имена, не так ли? – спрашивает Савви. – Мэгги и Пьетра.
Выражение лица мамы, когда мы впервые достали наши талисманы, еще настолько свежо в моей памяти, что я почти не поднимаю головы, но ее поза смягчается, а губы расплываются в тихой улыбке. Она и Пьетра смотрят на маленькие подвески, вместе растворяясь в каком-то другом времени, вдали от всех нас.
Мама поднимает глаза, но встречается взглядом с Пьетрой, а не со мной. Как будто она ждет разрешения мамы Савви, прежде чем что-то сказать. Или, может, начало – это история Пьетры, которую она должна рассказать сама.